– Как настроение, Труб? Страшные сны не мучают?
– Не хочу здесь больше, – зарычал он. – Отправьте меня домой. Ненавижу низменных двукрылых, которым вы угождаете.
– Не все двукрылы, Труб. Попадаются и четырехкрылые.
– Их тоже ненавижу. Всех ненавижу!
– А себя любишь?
Он уставился на меня как на дурака. Я ожидал ответа с такой серьезностью, что он смутился.
– Не знаю, – сказал он почти вежливо. – Не думал.
Я похлопал его по плечу и приласкал великолепные перья. Это был чудесный экземпляр настоящего боевого ангела.
– Глупый ты, Труб! – сказал я от души.
Он молчал, возбужденно ероша перья. В глазах у него появилась почти человеческая тоска. Но заговорил он с обычной строптивостью:
– Ты не ответил, человек: когда повезете нас обратно?
– Подготавливается звездная конференция. Поговорим о формах общения, о межзвездных рейсах и прочем. А после конференции – по домам!
Он величественно закутался в крылья.
– Конференции меня не интересуют. Двукрылые пищат о межзвездной торговле. Не терплю торгашей!
Уже в дверях я спросил:
– Меня ты терпишь? Заходить к тебе?
Он хмуро проговорил:
– Заходи! И товарищи твои… тоже…
Вечер я провел у Фиолы. Вегажители уже не разбегались в страхе, когда я приходил один. Мне становилось с ними все интересней. Интересней всех была Фиола. Она рассказывала, как идет у них жизнь, а я, особенно не вслушиваясь, любовался ею. Она поймала меня на этом:
– Почему ты смотришь на меня, Эли?
– Разве я смотрю?
– Да. И у тебя тускнеют глаза, когда ты задумываешься.
– Я этого не знал. Конечно, глазам человека не сравниться с вашими. У нас цвет их один на всю жизнь. Скучноватые, в общем, глаза.
– Зато у вас прекрасная улыбка, Эли. Когда ты улыбаешься, у меня стучит сердце. Почему ты краснеешь?
– Ты очень откровенна. У нас это встречается не так часто.
– Что значит – очень откровенна?
– Как тебе объяснить? Если у нас кто-то думает, что другой – хороший, он спешит это сказать, чтоб человек порадовался.
– И у нас так.
– Вот видишь! А если другой человек плохой – раздражительный, угрюмый, – то мы обычно молчим, чтоб не расстраивать его.
– Этого я не понимаю. Он должен радоваться, если ему скажут, что он плохой, – он сделает себя лучше.
– Ну, знаешь! На Земле и машина не радуется, если ее ругают.
Фиола размышляла. Прекрасная, она становилась еще прекраснее, задумываясь. Глаза у нее превращались в нежно-салатные и разгорались. Когда Фиола поворачивала голову, из тьмы выступали предметы: она освещала их глазами, как огнями. Впрочем, я об этом уже говорил.
– Скоро мы расстанемся, – сказал я.
– Тебя