Голова без ума, что фонарь без свечи.
Одно из самых сильных средств гипнотизации – внешнего воздействия на душевное состояние человека – наряд. Это хорошо знают люди. Отсюда и монашеская одежда в монастырях, и мундир в войске.
Он один из тех людей, радость жизни которых состоит в том, чтобы делать другим неприятности. Ему, я уверен, слаще обед, если он отнимет его у другого.
Из книги секретаря писателя Николая Николаевича Гусева «Два года со Львом Толстым»:
«Разговор перешёл на статью И. Ф. Наживина [9].
– Мне из написанного особенно понравилось, – сказал Лев Николаевич, – вероятно, это шутка, что у англичан есть свинятни, где музыканты играют, чтобы свиньям было весело. Вот и наши Гольденвейзеры[10] играют, чтобы нам – поросятам – было весело обедать».
Искусство и то, что около
Музыка – это стенография чувств.
Различие между ядами вещественными и умственными в том, что большинство ядов вещественных противны на вкус, яды же умственные в виде газет и дурных книг, к несчастью, часто привлекательны.
Чувства самые разнообразные, очень сильные и очень слабые, очень значительные и очень ничтожные, очень дурные и очень хорошие, если только они заражают читателя, зрителя, слушателя, составляют предмет искусства.
Искусство есть микроскоп, который художник наводит на тайны своей души и показывает эти общие всем тайны людям.
Мы лелеем отражение жизни в художественных произведениях, а самой жизнью пренебрегаем. А хотим ли мы или не хотим того, она – жизнь наша – и есть художественное произведение, потому что оказывает влияние на других людей и созерцается ими.
Ужасная это ошибка – представлять себе мир сотворённым. Мир не сотворён, он творится. И жизнь есть не что иное, как творение. Мы же – люди – орудия творчества. Мы творим по воле Бога.
Все предметы искусства только тогда хороши, когда они могут быть поняты всем народом, но не отдельным обособленным классом, хотя думаю, что чувство восприимчивости дано не всем равно.
В искусстве главное – чувство меры. В живописи после девяти верных штрихов один фальшивый портит всё.
Прежде я не решался поправлять Христа, Конфуция[11], Будду[12], а теперь думаю, да, я обязан их поправлять, потому что они жили три – пять тысяч лет назад.
История, долженствующая говорить необъятное, есть высшее искусство. Как всякому искусству, истории должны быть присущи ясность, простота, утвердительность, но не предположительность.
Да уж… так мир построен. За хорошее дело никто копейки не даёт, а за дурное сыплют, сколько хочешь.
Есть такие таланты, которые до известного предела. Дальше они идти не могут. Это во всех