Этот сценарий не слишком обнадеживал. Гитлер также выразился скептически в отношении осуществимости его идеи союза с Англией. Поэтому отец принял решение:
«Я предложил поэтому, не было ли бы правильней послать меня в Лондон вместо того, чтобы сделать государственным секретарем. Мысль понравилась Гитлеру настолько, что он, сразу подхватив ее, заявил о своем полном согласии. (…) Я подчеркнул тогда Адольфу Гитлеру еще раз, что перспективы союза с Англией невелики, скорее нужно считаться с обратным, но я все же хочу еще раз все испробовать. Я знаю англичан достаточно хорошо, чтобы быть в состоянии докладывать ему о британской позиции совершенно трезво и объективно. Впрочем, многое зависит, естественно, от дальнейшей германской политики.
Тогда же я выразился недвусмысленно, что Англия – во всяком случае, по опыту до сих пор – будет настаивать на своем принципе равновесия и выступит против нас, если будет опасаться, что Германия становится слишком сильной»[122].
Две точки зрения в этом изложении заслуживают особенного внимания.
Во-первых, переданные высказывания Гитлера однозначно подтверждают его озабоченность большевистской угрозой, являющуюся определяющим моментом его внешней политики. Он видит необходимость обеспечить надежный тыл – предотвращение испанско-французской комбинации в предзнаменовании наступления коммунизма – невзирая даже на опасность нарушения провозглашенной им же политики, нацеленной на германо-английское соглашение. Переоценивал ли он опасность большевизации Франции, является, с точки зрения исторической ретроспективы, вопросом второстепенного значения. В 1936 году возможность угрожающей рейху с запада франко-испанской комбинации в коммунистическом варианте нельзя было, во всяком случае, запросто списать со счета.
Важным, однако, является и постепенно ощутимый скепсис у Гитлера и его будущего посла по поводу достижимости соглашения с Англией. Я также чувствовал постепенное изменение оценки перспектив родителями в сравнении с их надеждами в 1933 и 1934 годах и, в особенности,