Я поеду туда, где смогу заработать достаточно, и выживу, вернусь целым и здоровым. Девочки мои будут здоровы, чтоб я сдох, и будут счастливы, что у них есть такой вот муж и отец.
– Спасибо, Павел Семенович, – сказала Юля, и врач вышел из палаты.
Мы остались втроем, и я присел на стул, наклонился к дочери.
– Ты как, ангелок?
Сашка ничего не ответила, только улыбнулась, лучезарно-лучезарно, и стала так похожа на мать, что мне захотелось плакать – те же волосы, черты лица, глаза, только копия чуть поменьше. А потом она неожиданно сунула мне в руки маленького плюшевого пингвина на карабине и сказала:
– На, папа.
– Зачем? Он же твой?
Этого пингвина я когда-то подарил Юле, когда мы только начали встречаться, и она его таскала на рюкзаке. Когда мы съехались, он перебрался жить на гвоздик рядом с зеркалом в прихожей, ну а после рождения дочери оказался у нее в кроватке, где стал любимой игрушкой.
Жизнь его потрепала, но пингвин оставался крепким и разваливаться не собирался.
– Твой теперь, – сказала Сашка. – Ты же уедешь, будешь без нас скучать, да?
– Да, – подтвердил я.
Частенько она удивляла нас, когда говорила подобные взрослые не по годам вещи. Может быть страдания и вправду делают так, что человек умнеет, мудреет, растет быстрее. Но как же страшно, когда видишь перед собой такого вот маленького, измученного старичка.
Так что ну к чертям эту мудрость, пусть дочь остается ребенком, была бы здорова.
– А с ним тебе не скучно, – тут Сашка протянула ручонки. – Давай обниматься.
Я аккуратно обхватил ее, прижал в себе, а когда отодвинулся, то понял, что на глазах слезы, и что сейчас опозорюсь, расплачусь прямо тут, и это я, всегда считавший себя настоящим мужиком.
– Пока, – выдохнул я, и встал с таким трудом, словно на плечи мне поставили небоскреб.
С матерью я простился утром, забежал к ней, завез денег, починил барахливший телевизор, старый, еще с кинескопом – от нового, плоского, она шарахалась как от чумы. Заявление об увольнении швырнул в морду Петровичу еще вчера, чем его страшно удивил и вызвал поток смешанных с угрозами жалоб.
Ну ничего, пусть теперь помучается, гнида жадная, когда очередное ЧП придет.
– Ну что, все? – спросила Юля, когда мы вышли из палаты в коридор, под безжизненный белый свет. – Так и поедешь? Бросишь нас тут одних? Эх, ты…
– Не брошу, – язык мой ворочался как парализованный удав. – Там будет связь. Позвоню…
– Да ну? – она посмотрела на меня недоверчиво, отвела взгляд.
– Ты же понимаешь, что я не хочу никуда уезжать! – я все же справился с языком. – Остался бы тут, с вами, но что тогда?
Мимо прошмыгнула медсестра, стрельнула в нас любопытным взглядом.
– Метаться, пытаясь заработать эти деньги, и смотреть, как Сашка умирает? – продолжил я, дождавшись, пока вилявшая задом медсестра не исчезнет в одной из палат. – Так я хоть попытаюсь