Беркут оценил все и явно обдумал.
Несколько минут просто сидел, сжимая и разжимая кулаки. Выпятив упрямый лоб и хмуря густые красивые брови.
А затем попытался улыбнуться. Получилось настолько плохо, что уж лучше бы даже и не старался.
– Я хотел сказать. Я не причиню тебе вреда. Никогда. Не стоит меня бояться. И я скорее кастрирую себя, чем возьму тебя силой. И скорее себя ударю, чем применю силу к тебе.
Теперь он говорил почти вкрадчиво. Во всяком случае, достаточно мягко, чтобы меня не тянуло сбежать. Просто развернуться и дать деру.
К тому же слова Беркута… Вот даже не знаю. Никто, ни один мужчина не говорил мне подобного.
Я просто застыла, словно стеклянная и неотрывно смотрела на Борислава.
А Ирина покосилась на меня так, словно я замучила ее любимого хомячка. И бедная зверушка страшно, ну просто невыносимо страдает.
Почему-то в голове начала крутиться песня: «На костер ее! На костер ее! На костер ее!»
Беркут
Переговоры всегда были коньком Беркута.
Там, где он не брал уже самими условиями, достижениями и выгодностью своих услуг, он брал словесными убеждениями.
Главным козырем Беркута было то, что он никогда не юлил и предпочитал наступление прямыми аргументами редким и холостым выстрелам намеков и хождений вокруг да около.
И вот, впервые в жизни, Беркут столкнулся с тем, что переговоры ему не удаются.
Ну прямо совсем. Даже, напротив. С каждым словом и с каждым аргументом оппонент все дальше от столь желанного Бориславу согласия.
Причем, случилось это именно тогда, когда Беркуту кровь из носу требовалось безоговорочное согласие оппонента.
Все происходило не так как он привык.
Откровенные аргументы и прямые ответы шокировали Алю и пугали. Заставляли ее отдаляться и что-то там себе по-женски надумывать. Что именно – Беркут толком не понимал. Лишь ловил направление размышлений собеседницы. Но каждый раз попадал пальцем в небо.
Буквально встряхивающее изнутри волнение не позволяло Беркуту грамотно менять стратегию. С полной открытости до частичного умалчивания.
Потому что Аля выбивала почву из-под ног Борислава так, как даже те ублюдки во время драки не выбивали подсечками и подножками. Там он понимал – ребятки натасканные, накаченные и драться умеют. Надо просто оставаться начеку. Но действовал четко, без промедлений и осечек. И на ногах выстаивал отлично.
А теперь… теперь небо и земля то и дело менялись местами. И Беркут терял равновесие.
Причем, даже не испытывал дискомфорта. Напротив, получал удовольствие. Как человек, прыгнувший с парашютом, когда тот раскрылся и несет над землей. Почти параллельно ей, мимо облаков, навстречу ветру и полной свободе. Хотя эта свобода обещала и хаос, и некоторую непредсказуемость приземления.
В драке Беркут за два удара просчитывал каждое движение тех ушлепков и работал на опережение.
Сейчас же, напротив, он отставал от мыслей Али. А когда