Потом Тимофеич спросил про гаввах. Коля был с похмелья и сначала отмахнулся, а когда соточка принялась, разговорился, объяснил: «У тебя, Тимофеич, была, например, голубая мечта? Была, была… Так вот когда твоя голубая мечта горит синим пламенем, то тепло и свет от него, от этого пламени, и есть гаввах» – «Так мне-то от этого ни тепло, ни светло!» – «Ты здесь уже ни при чём».
Ещё как-то сразу по возвращении их из непонятного этого колхоза-совхоза Дединово заспорили: кто всё-таки автор теории Большого Взрыва. Гамов и Алфер? Хойл? Леметр, Робертсон? И Коля обширно прокомментировал, что хоть Гамов с Алфером и изобрели свою модель, предварительно надравшись в вашингтонском баре «Маленькая Вена», что позволяет говорить о серьёзности прозрения, теория, тем не менее, бестолковая. Уж если и говорить о чём-то Большом, то не о Взрыве, а о Разрыве. Нет у него, Коли, времени (а на что же тогда есть, о боже!), а то бы он изложил письменно, но вкратце так: не сингулярность вдруг ни с того ни с сего взорвалась, а – что совсем не то же самое! – великая стабильность, альтер эго пресловутой сингулярности, лопнула, потеряла эту самую стабильность, невинность свою мирозданческую, и мир, как по кочкам на болоте пустоты, запрыгал по островкам упрощающихся разномерных стабильностей к какой-то умопомрачительно блистающей простой истине. И время его надо мерить не от хаббловских скоростей, а периодами полураспада той изначальной стабильно-нестабильной субстанции. Где вы, физики, наблюдаете нуклеосинтез? Вот она, главная ирония Бога: на фундаментальном уровне синтеза уже нет, есть только распад. За первую секунду создал нейтроны-протоны, за минуту легкие ядра, за год – всё остальное, а последующие двадцать миллиардов лет (!) пожалуйте с горки, в мою равнину. Нету нуклеосинтеза в нашей теплой природе. А нуклеораспад всюду – с созданием нестабильных же миров и временно стабильных субмиров с веером активных продуктов распада, которые в определённых условиях реализуют творческие потенции к синтезу на примитивных уровнях, например, жизнь.
Коля проговорил всё это между стаканом и звонком, то есть буквально, пока пил и брал долго уже трезвонивший телефон, как бы походя, а Тимофеич три ночи не спал, пытаясь осмыслить. Когда же, пытаясь хоть как-то апеллировать, упомянул старика Эйнштейна, Николаич криво сморщился и беседы не поддержал.
В другом году «колхозник» Коля, правда, опять не совсем трезвый, начал ему вдохновенно рассказывать об одиннадцатимерном пространстве, о каких-то каркасных альфа-пентаструктурах, об альфа-каскадах масс элементарных частиц, про