– Покорнейше благодарю, – произнёс Егор.
– Какие пожелания?
– Что? – он удивился. – Первый день моего ареста. Не привычный я к решетчатым окнам.
– Человек всегда свободы хочет, не надо было с кулаками бросаться на посетителей.
– Так слово – серебро, молчание – золото. Вот свое золото я и упустил.
– Хорошо, кто тебя вчера до участка провожал?
– Так жена моя Лукерья, ведь на целых семь дней лишили меня семейного счастья.
– Не страшно ее, на ночь глядя, одну домой отпускать?
– Привычная она, вечером от артельщика возвращается, и ничего.
– Да ничего, – Иван Дмитриевич пристально смотрел в глаза Егора. – Вчера Лукерья утонула.
– Как? Как утонула? – Егор вскочил со стула, было видно, что на лице появилось неподдельное удивление.
– Стал ты вдовцом, Егор. Поведай о вчерашнем дне.
Емельянов побледнел, в глазах светилось непонимание.
– Как же так. Она сама?
– Рассказывай.
– Вчера с утра я должен был явиться в арестантскую, но только к вечеру все дела сделал да Степан Андреич, наш околоточный, приходил и грозился добавить к неделе еще парочку деньков. Вот я вечером и пошел.
– Так, а где Лукерья была?
– Как хорошая жена, пошла меня провожать.
– Что за крики были у тебя в комнате?
– Дак, не хотела она идти, вот и пришлось ей кулаком внушить, что убоится жена мужа своего.
– А дальше?
– Пришли в участок.
– Какой дорогой шли?
– Через парк там ближе.
– В парке ты не скандалил?
– Нет, она шла за мною, как привязанная, все молчала.
– Хорошо.
Когда Емельянова увели в камеру, Путилин спросил у околоточного:
– В котором часу пришел Егор?
– В бумаге указано десять часов.
– Так, а жену его видел?
– Никак нет, не обратил внимания, хотя, – Степан Андреевич задумался, – в коридоре женщина была. Я видел ее мельком, молодая с цветным платком на плечах.
– Не признаешь?
– Нет.
– Так, – Иван Дмитриевич задумался.
На улице Путилин резко остановился, словно вспомнил что—то важное, похлопал рукою по лбу.
– Ну и ну, – произнёс, качая, головой, – вот такого поворота я не ожидал. Пошли, мне надо увидеть Аграфену. К ней возникли вопросы.
– А кто убийца? – помощник прищурился в ожидании ответа, зная Ивана Дмитриевича не первый год.
– Потом узнаешь, – быстрым шагом шел в сторону парка, – потом узнаешь.
Аграфена гладила простыни, когда к ней подошли. Глаза задумчиво смотрели на дымок, тянущийся из утюга.
Она вздрогнула, увидев Путилина, и закрыла лицо руками.
– Простыню сожжешь, – проговорил Иван Дмитриевич и поставил утюг на подставку, подошел ближе и что—то