Долго длился этот первый большой немецкий налёт. Залива видно не было, только едкий запах пороха доходил до нашего берега, да прибивало куски пепла, гонимые ветром. Было ощущение, что город Кронштадт погиб. С тяжёлым сердцем ушли мы с берега. До самого вечера доносились до посёлка звуки разрывов. Ночью ветер стих, а со стороны залива встало розовое зарево пожара.
Следующий день был тихий. Мы пришли на берег и удивились: солнце светило, залив был гладкий, Кронштадт стоял на своём месте, правда, кораблей видно не было и не было кранов, которые всегда так торжественно обозначали Военный угол.
Опасаясь, как бы вчерашний немецкий налёт не повторился, мы перегнали лодку: мимо дамбы, за мыс, в нашу лагуну, где был так называемый коровий пляж. И хотя день был спокойным, всё равно мы, потрясённые виденным вчера, в море не пошли. Но на следующий день, под вечер, перемёт всё-таки поставили, правда, уже под нашим берегом, между седьмым фортом и Горской. Перемёт поставили в потёмках, и на утро нужно было проверять его тоже рано. Кто знает, как себя поведут немцы?
Ушли в море рано утром, ещё в темноте. Ветра не было, вставало удивительно чистое и красивое небо. Никто не стрелял, будто и войны не было. Я догрёб до перемёта, и дядя Гена начал его выбирать. Перемёт был живцовым, на семьсот крючков, протяжённостью километра четыре. Выбирали мы медленно и долго, то и дело поглядывая в сторону Петергофа.
Уже высоко поднялось солнце, стало хорошо пригревать, я снял куртку. Дядя Гена вынул последние крючки, наклонился за борт сполоснуть руки, вытер их, как всегда, о передник, сел на корму, закурил. А я развернул лодку и стал грести к берегу. Под ногами лежала пойманная рыба, но сегодня я был к ней как-то равнодушен. Мои мысли всё время возвращали меня к тому страшному дню. И потом, что же случилось с чайками? Ведь с того страшного дня их совсем не было видно на нашем берегу.
Вёсла ритмично опускаются в воду, оставляя после каждого гребка круги, расходящиеся на воде. Прошли «Птичий
камень», скоро пойдут камыши, а там и наш берег. Мы привыкли грести с дядей Геной в такт, никогда в движении вёсел не путаемся, и сегодня он на корме, напротив меня, длинными руками гребёт вёслами в поддавки, направляя лодку к берегу. Обычно он разговорчив, с ним интересно, на обратном пути он всегда рассказывает мне разные истории, но с того страшного дня мы с ним оба стали молчаливыми.
Проходим высокие камыши, уже просматривается дно, впереди берег. Я поворачиваю голову, чтобы посмотреть, сколько мне ещё грести. Но что это?
Вся прибрежная полоса – необычно белого цвета, как будто покрыта снегом. Я нажимаю на вёсла, ещё взмах, ещё. Дно лодки