Когда наступит никогда. Барбара Дэвис

ее мать. Скоро придется сделать выбор: удерживать мать от падения на пол или обороняться от говнюка в жилете. А потом он, к счастью, сдается.

      – Заносчивая сучка, – бормочет он, распахивает дверь и чуть ли не вываливается за порог. – Передай матери, она мне должна. Повторяю, я не такси.

      Несмотря на годы практики, уложить Шарлен Паркер в постель – задача не из легких. Напившись, она начинает плакать, скулить, умолять о прощении и громко всхлипывать. Но между рыданиями и забытьем всегда наступает момент затишья. Этого просвета Кристи-Линн и ждет. С одеждой она не заморачивается, просто укладывает Шарлен прямо в ботинках, накрывает одеялом, выключает свет и ставит мусорное ведро поближе к кровати – на всякий случай.

      Кристин уже собирается уйти, когда замечает непривычную пустоту на шее матери. Рука сжимает висящий на груди кулон в виде половинки сердца.

      – Мама… Где твой кулон?

      Ответа нет, как и любой другой реакции. Кристи-Линн трогает, а потом трясет мать за плечо.

      – Мама?

      Шарлен приоткрывает глаза и обводит комнату мутным взглядом.

      – Что случилось с твоим кулоном? – Голос Кристи-Линн становится жестче, она уже заранее знает ответ.

      – Изи-стрит… «Койн…» Что-то там… – невнятно бормочет Шарлен, но Кристи-Линн все понимает.

      – Ты заложила свою половину?

      – Была должна Мике… – Мать поднимает руку и делает невнятный взмах, а потом роняет ее, словно это крыло подбитой птицы… – Он бы не…

      Фраза обрывается, но Кристи-Линн больше и не нужно ничего слышать. Он бы не дал ей больше того, что она сейчас имеет.

      – Ох, мама…

      Шарлен снова открывает остекленевшие глаза. Она зевает, наклоняет голову, тянется к руке Кристи-Линн и гладит ее, словно щенка.

      – С Новым годом, детка.