Я вытянула ногу, чтобы красиво надеть сапоги. Сапог не было. Я постояла на пороге, раздумывая, где ещё они могут быть. Вещи вечно оказываются не там, где я их оставила. Это шутки вещей.
Не помню, встретила ли я сегодня утром хоть одну собаку? А хоть одну старушку? Вроде нет. В последнее время я перестала их считать. Видимо, зря. Может, утро с самого начала пошло не по правилам.
– Ах да! – как будто что-то вспомнила я и приложила руку ко лбу. Сама отошла в сторону и стала звонить маме.
Да уж, эта мама! Наверное, это она стала слишком самостоятельной! Лишь бы уйти подальше за территорию. Если у мамы в термосе есть кофе, а в сумке – книжка, она может обжиться на любой скамейке. Она может обустроить там себе почти уютный угол, как в поезде. С бутербродами-кружками, тапочками-салфетками. Никто и не поверит, что она не живёт там уже дня два.
А, вот и мама. На ходу дожёвывает бутерброд и дочитывает книжку. Я боюсь, что она меня не видит. Мама, я здесь!
Мама видит, что я стою на пороге, как на острове, босиком.
– Что, сапоги ушли без тебя? Наверно, кто-то перепутал, – мама огляделась. – Ничего, всё равно пора переодеваться. Пойду принесу твои ботинки.
Спящие ботинки
Мама возвращается без ботинок, но с двумя незнакомыми женщинами. Дети этих женщин потеряли свою обувь. Мне нравится, что ребёнок Горделивой Шапки тоже потерял ботинки.
Мама просит резиновые сапоги у Насти. Она знает, что я ни за что не надену чужие некрасивые сапоги, поэтому надевает их сама. Я надеваю мамину обувь. Мамины сапоги я могу вытерпеть.
Дети, которые остались без обуви, сидят на скамейках. Их ноги болтаются, проветриваются на свободе. Взрослые ушли на поиски обуви. А я вошла в Лошадиный дом. У Цезаря обуви нет. Тропик пьёт воду. Мерлин просит яблоко. Глафира тоже ничего не знает. У Шоколада на загородке надпись: «Овсом не кормить 2 дня». Марианна балуется: высовывает из стойла голову и толкает меня в плечо ворсистой мордой. Но я пока не играю.
В Лошадином доме всегда каменная прохлада. Только вверху, возле узких окошек, вертится солнечный дым. Я дохожу до конца конюшни, где есть тёмный пустующий угол. В углу застрял солнечный луч. Под стрелкой луча стоит девочка, на вид ей лет восемь. Но я знаю, что она старше внутри. У неё взрослые глаза. Она молчит возле стены и сторожит целый отряд обуви. Ботинки, сапоги, кроссовки, боты и ботильоны разных размеров выстроены в длинный ряд и присыпаны соломой. Среди них вытянулись и мои особенные длинные сапоги. Рядом приткнулись мои грустные обычные ботинки.
– Отдай, пожалуйста, мои сапоги, – говорю я девочке.
– Тише! Я не могу. Они спят, – объясняет девочка.
Я понимаю, что не могу спорить с человеком, который укладывает спать обувь. Надо