– Салага он, а не мужик, – вторил ему Царевич, – даже бабы на Арбате над ним смеются! Ходит с папочкой и бумажки только подшивает.
– Ну, все равно, своего человека в ментуре здешней надо иметь, – резонно возражал Вождь. -Чего теперь Цыгану – в бега пускаться? И из-за чего?
Друзья долго ещё спорили, допивая водку под крепкий чай, заваренный Грибником. Решено было, что Цыган должен месяц побыть в Переславле-Залесском – в Доме творчества художников. Пусть с Алёной там пейзажи попишут. А за это время всё уляжется.
– Жизнь сама всё расставит по местам, – сказал Грибник, заставший концовку их разговора. Отлив чифиря из кастрюльки, он вновь отправился в свою каморку, прилегавшую к кухне.
В старинных квартирах центра Москвы, помимо пожарного входа на кухню, по которому посыльные приносили продукты, такие каморки для прислуги были неотъемлемым атрибутом дореволюционной архитектуры. В этой маленькой комнатке с небольшим окном во двор всё было как бы перенесённым из прошлого века. Старинный кожаный диван с высокой спинкой, переходившей в деревянное обрамление небольшого, уже тусклого зеркала. Потрескавшийся сервант с застеклёнными полукруглыми дверцами. Венский стул у окна. Вот и всё убранство комнатки Грибника.
В углу, как привидение, темнела плащ-палатка, подвешенная за капюшон. Под ней стояли сменные сапоги, выцветший рюкзак с привязанным к нему рулоном асбестовой металлизированной ткани. Она использовалась зимой для ночёвки в лесу. Грибник раскладывал эту подстилку прямо на угли костра, а на неё – спальный мешок. И так спал даже в двадцатиградусный мороз.
Над изголовьем на стене красовались вырезки из «Огонька» периода пятидесятых – шестидесятых годов: фотографии Любови Орловой, Элины Быстрицкой, Тамары Сёминой и других актрис того времени. В застеклённой рамочке висел портрет Юрия Гагарина, а на стене – большой плакат, посвященный Дню победы.
Андрей, проходя на кухню с кружкой чая, задержался на минуту в проёме двери каморки Грибника. Взгляд его скользнул по выцветшей фотографии Гагарина и плакату… и память перенесла его в юность… Он вспомнил… тот неповторимый запах масляной краски, скипидара и фисташкового лака в детской изостудии, где он начинал свои первые шаги художника.
…Приближалось Девятое мая. Его первый учитель живописи сказал, что занятия в детской изостудии начнутся только в три часа дня, а утром предложил всем воспитанникам собраться около Большого театра – чтобы посмотреть на ветеранов Великой Отечественной войны. Иван Иванович Челноков, руководитель студии, инвалид войны, лишившийся на фронте практически всех пальцев на руках, был горд, что на эту импровизированную встречу пришли, не сговариваясь, практически все его ученики – даже те,