– А что Церковь сказала о случившемся? – расспрашивает Мона.
– Что у них нет ни малейшего понятия о том, почему она отправилась в путь и куда направлялась. – Патрисия поднимает глаза и встречается взглядом с Моной. – Я уже приезжала сюда раньше, сразу после ее исчезновения, и тогда, мне казалось, в деревне было отделение полиции.
– К сожалению, его закрыли, – вздыхает Мона. – Как и все остальное.
– А участковый полицейский, который здесь работал?
– Густавссон скончался в 2012 году. А пастор Линдберг умер где-то в начале девяностых.
– Я читала о кончине пастора в интернете, – откликается Патрисия, делая глоток чая, напоминающего по вкусу лимон и кислые яблоки. – А что произошло с церковной общиной после его смерти?
Мона облокачивается на стол.
– Можно сказать, она теперь более открытая. Во времена пастора Линдберга она была очень изолированной. Прихожане будто жили в альтернативном мире, а сейчас они стали похожи на любую другую общину.
Патрисия кивает.
– Полагаю, вам ничего не известно о моей сестре? – осторожно спрашивает она.
– Нет, к сожалению, – отвечает Мона. – Я никогда не принимала активного участия в церковной жизни. Но я могу расспросить, помнит ли кто-нибудь вашу сестру. Кстати, Дорис и Мариан придут сегодня на ужин. Если хотите, можете к нам присоединиться и поспрашивать, известно ли им что-нибудь.
– Спасибо, – благодарит Патрисия. – Это очень любезно с вашей стороны, с удовольствием присоединюсь. Я должна попытаться найти хоть кого-нибудь, кто знал Маделен во время ее пребывания в Юсшере.
Из кухни раздается пронзительный писк, Мона извиняется и исчезает. Патрисия слышит, как она, тяжело дыша, захлопывает что-то несколько раз подряд, прежде чем писк прекращается. Мона возвращается с раскрасневшимся лицом.
– Духовка барахлит. Старая уже, – бормочет она. – И что вы планируете предпринять?
– Я только что наведалась в церковь, и одна из женщин, которых я там встретила, предложила мне поговорить с кем-то по имени Эви.
Она заметила, что на последней реплике Мона затаила дыхание.
– И как? – спрашивает она с заметным напряжением.
– Не очень. Она отказалась со мной разговаривать.
– Это неудивительно, – говорит Мона, подперев щеку кулаком. – Эви… своеобразная.
– Почему?
– На самом деле, она никому не желает зла, – вздыхает Мона. – Но Эви часто ссорится с людьми и, сколько я себя помню, она всегда конфликтовала со Свободной церковью.
– Что она с ними не поделила?
– Точно не знаю, – признается Мона, сцепив руки вокруг кружки. – У Эви достаточно тяжелая судьба. У нее был сын, Матс. Чудесный мальчик: добрый, хорошо воспитанный и всегда радостный. Он часто приходил ко мне и спрашивал, нельзя ли получить остатки печенья в обмен на помощь в уборке. Называл себя экспертом по ловле «мышей-пы́левок», – улыбается она. – Однажды он пошел купаться с другими деревенскими