Глеб сел в машину; он помнил, что Нишитымба относился к особенной категории людей, живущих эмоциями правды, и ему придётся сейчас рассказать многое: ложь генерал чувствовал нутром – это разрушило бы доверие. Но за правду, за друга он готов был отдать не только последнее, но даже и то, чем не владел.
Нишитымба заговорил первый:
– Я вижу, Михалыч, как тебе досталось… Знаю, что спасаю твою задницу и что ты мне очень благодарен, поэтому давай без сантиментов и хвалебных слов – весь этот фейерверк моей власти завтра прижмут наши алмазные чиновники, более искушённые и опытные в дворцовых играх.
Глеб молчал: ему хотелось плакать, как пятилетнему мальчику, у которого отобрали красную пожарную машину; ему стало жалко себя, до сжатых кулаков обидно за допущенные ошибки и просчеты. Всё шло кувырком: разговор с женой, потерянные деньги… Перспективы дальнейшей работы со значимым московским лицом, доверявшим ему, тоже таяло. Но больше всего угнетала ошибка, которую он, продумывая, казалось бы, каждый шаг, все-таки совершил.
Напряжённо думая каждый о своём они в окружении машин сопровождения подъехали к дому генерала.
Освежающий душ, чистая одежда, привезённая охраной из отеля, вкусный ужин, а главное, частые тосты за любовь и здоровье привели Глеба в состояния нереальности, поэтому тост, посвящённый дождям в Африке, окончательно убедил всех – Михалычу пора отдыхать.
Поблагодарив жену генерала за вкусную еду, а самого Нишитымбу за отличную компанию, он отправился спать.
Глеб лежал в отведённой для него комнате; сознание ещё присутствовало, но кроме мыслей ничего не могло двигаться в его уставшем теле. Голова кружилась, казалось, что даже слова были пьяны настолько, что путались и спотыкались.
«Я – молодец! Нишитымба заступился за меня, потому что мы, русские, живём сердцем… Правда, я всем своим друзьям открываю душу, и пусть даже плохие люди этим пользуются… но хорошие мне обязательно помогут в трудный час!..» – алкоголь сделал его мысли примитивными.
Глаза то открывались, то закрывались, отказываясь сосредоточиться на потолке и стенах и, как отражение его состояния, не позволяли удерживать линию рассуждения. Закрывшись в очередной раз, они наконец-то успокоились в навалившемся сне.
Утро началось с глубокого выдоха перегаром и дикой жажды.
Не открывая глаз, Глеб потёр лоб, стараясь собрать вчерашние мысли. Просыпаться не хотелось: мягкая кровать и сладость глубокого сна ещё держали сознание в состоянии, похожем на подрагивающий пудинг.
За окном пели птицы, лаяли собаки, шумели люди, в доме происходили какие-то движения. Было очевидно: день начался, и хочешь не хочешь, а нужно опускать ноги на пол.
Дверь в спальню отворилась без стука, и на пороге появилось ещё пьяное лицо генерала; мешковатое