– Мало я тебе тогда врезал…
Не надо было его злить, но… не удержался.
И Дема тоже не удержался, коротко, без замаха, ударил кулаком в челюсть. Рот тут же наполнился кровью. Андрюха сплюнул, осторожно прошелся языком по зубам. Зубы, как ни странно, оказались на месте.
– Мало. – Голос Демы теперь доносился откуда-то сбоку. – Надо было добивать, когда имелась такая возможность. А раз не добил, так теперь моя очередь. Гвоздь, держи его крепче! Лось, тащи сюда девку! Пусть смотрит!
Ленка была без шапки, в расстегнутой шубке. Ленка смотрела на него совершенно безумным взглядом, пыталась что-то сказать.
– Ленка… – Разбитые губы кровили, но боли Андрюха не чувствовал. – Не бойся, Ленка…
Она не стала его слушать, зажала уши ладошками и замотала головой. От бессилия Андрюха готов был заплакать сам. Или возможно, он уже плакал. Щеки оказались мокрыми, он не знал от чего: от слез, крови или тающих снежинок…
– Ленка…
– Я не узнаю тебя, Лихой. Будь мужиком! – весело сказал Дема. – Хотя с такой смазливой рожей трудно быть мужиком. Но сегодня я добрый, сегодня я тебе помогу…
Лезвие возникло прямо перед Андрюхиными глазами, задергалось, заплясало.
– Что тебе чикнуть, Лихой? Что тебе нужно меньше всего? Ухо? – Лезвие заскользило по влажному виску. – Или, может, нос? Зачем тебе нос? – Кончик ножа нежно пощекотал правую ноздрю.
Андрюха молчал.
– Настоящего мужика украшают шрамы. – Демины пальцы вцепились в волосы, удерживая голову в запрокинутом положении. – Волосы длинные, как у бабы! – зашептал Дема ему на ухо. – Лихой, тебе говорили, что ты похож на бабу?
Острое жало ножа уперлось в щеку чуть ниже левого глаза. Андрюха моргнул, ресницы скользнули по лезвию, смахивая с него снежинки. Жало недовольно заворочалось. На мокрой то ли от слез, то ли от снега щеке выступила капля крови. С каждым мгновением она становилась все больше и все краснее. Устав бороться с земным притяжением, капля кровавой слезой поползла вниз, прочерчивая фарватер на Андрюхиной щеке. Следом по фарватеру заскользило лезвие, рассекая кожу и мышцы, царапая кость. Скольжение было неспешным и безжалостным. Оно давало возможность прочувствовать рождаемую им боль и оценить эту боль по достоинству. Словно это была и не боль вовсе, а дорогое французское вино, оставляющее после себя изумительное послевкусие. Послевкусие у боли оказалось тоже по-своему изумительное – горько-соленое, заставляющее голову кружиться, а позвоночник натягиваться струной, вырывающее из горла придушенный хрип…
…Кровавая слеза доползла до подбородка, на секунду застыла и двинулась дальше по выгнутой дугой шее, параллельно лихорадочно пульсирующей вене. Лезвие, успевшее вспахать щеку от нижнего века до уголка рта,