Прямолинейность и бесповоротность Римской дороги коррелировала с изворотливостью и лавированием государственной политики. «Какой актер умирает», – были последние слова, произнесенные Нероном. Жизнь римлянина – хорошо разыгранный спектакль. Рим, заимствовавший греческую мифологию, разыгрывал роль «эллина», стремясь к ясности, он попал во тьму, реализовав своим существованием то, чего греки, впервые выделившие человека в его статуарном великолепии, так опасались, а именно, миф о Нарциссе, залюбовавшемся своим отражением и так и не смогшем отвести от него взгляд.
Для того чтобы как-то координировать свои непрестанно множащиеся части, Рим должен был превратиться из urbs в orbs. Рим существовал между этими полюсами: urbs и orbs, городом и вселенной, возможно благодаря дороге. Империя – это сеть. Архитектурное пространство города, выстроенная, закрытая, разграниченная среда уходит дорогами в ландшафт. Для того, чтобы заставить вращаться метрополию вокруг своей орбиты, Рим должен был стать orbs – изгибом, вогнутостью щита, колесом фортуны, глазной впадиной. Иначе говоря, необходимо было согнуть сеть отношений, образовав вогнутость, впадину, заставить коммунальную сеть видеть. Именно Рим сделал принцип видения конституирующей моделью для всей Европейской культуры: знания (наблюдение), власти (надзор), желания (подсматривание).
Афины раскинулись вокруг выпуклости холма, на котором размещался Акрополь, призывавший внимать власти как голосу/логосу свыше. Здесь сущее выстраивалось по степени восхождения в логосе. «Рим – город на семи холмах» строился как сеть наблюдательных пунктов и укреплений. Иначе говоря,