Не только по своим взглядам, по и по темпераменту отец с сыном были совершенно разными и только собственные убеждения отстаивали с одинаковым упорством, отчего споры их становились еще бесплоднее.
По всей комнате были разбросаны тюбики с красками. У ног отца лежал большой подрамник. Полотно было разрезано ножом, так что нарисованная на нем женская головка выглядела изуродованной.
От этого зрелища у Рурико на глаза навернулись слезы, и она стала горячо молиться о том, чтобы отец с братом помирились.
Но увы! Их молчание было как затишье перед еще более грозной бурей. Брат, художник по призванию, задетый за живое деспотичностью отца, не собирался упрямо молчать, как это он делал обычно, поскольку отец довел его до крайности.
– Подумай, болван, что из тебя получится, если ты вечно будешь возиться со своими красками, – с горечью произнес отец, слегка изменив позу.
– Нечего мне об этом думать, – парировал сын. – Живопись – занятие, вполне достойное порядочного человека.
– Что за вздор! – с яростью воскликнул отец. – Посвятить свою жизнь дурацкой мазне? Скуки ради этим еще можно заняться, и то от нечего делать. Не будь ты наследником дома Карасавы, поступал бы, как тебе вздумается. Но ты мой наследник и не вправе распоряжаться своей судьбой. Не к лицу Карасаве быть каким-то там рисовальщиком.
Отец снова перешел на крик и изо всех сил стукнул кулаком по столу.
Рурико невольно вспомнила, как жестикулировал отец, произнося свои обличительные речи в Верхней палате, и ей стало жаль его, ибо эту свою речь ему пришлось адресовать собственному сыну.
– Подумай о том, что целых тридцать лет твой отец боролся в парламенте за свои идеи! И тебе следовало бы считать для себя честью продолжать дело всей моей жизни. Или, может быть, ты забыл прошлое нашей семьи и оскорбление, нанесенное твоему деду?
Все это отец обычно говорил в минуты сильного гнева. Говорил горячо и убежденно. Но сын оставался равнодушен к его словам.
Предки барона Карасавы были мелкими феодалами с доходом в тридцать тысяч коку.
Однако род их был известен еще во времена всесильного феодала Асикаги. Их дед, живший в эпоху реформ Мэйдзи, принадлежал к числу сторонников Микадо, но был оклеветан людьми из Сацумы и Тёсю, заклеймен позором как изменник и, не снеся позора, вскоре умер. Перед смертью он завещал сыну отомстить за него. Барон Карасава свято чтил последнюю волю отца и в течение тридцати лет неустанно боролся с правительством, образованным из бывших самураев Сацумы и Тёсю, видя в этом цель всей своей жизни.
Сын же