Я холодела, слушая о Медее. А теперь во мне пылала гордость, странным образом смешанная со стыдом. Гордость – оттого что герой, который стоял передо мной и так буднично повествовал о своих удивительных подвигах, уничтожил убийц брата. Стыд – оттого что по воле моего отца героя этого доставили сюда в цепях расплачиваться за смерть, уже им возмещенную.
– Словом, я избавил Афины от новой угрозы, дал людям надежду и веру, что на смену Эгею придет такой же честный правитель. И все-таки город, как туманом, объят был страшным унынием. Куда ни глянь – на лицах тоска и безысходность. Куда ни поверни – слышен женский плач. Я спросил отца: “Что так тревожит наших граждан? Что заставляет плакать, стенать и скрежетать зубами? Город процветает, живет по справедливым законам и под нашей защитой. С чего им предаваться отчаянию?”
Глубокие морщины, изглаженные в последнее время беспечной радостью, врезались теперь в постаревшее лицо отца сильнее прежнего. Заговорил он, не глядя мне в глаза. “Тесей… Окажись ты здесь, может, мы бы и справились. Без малого три года назад Минос, царь Крита, послал на Афины свой могучий флот, и устоять мы не могли. Критские корабли растянулись по всему горизонту, паруса победоносно раздувались, воины держали наготове ясеневые копья и крепкие щиты, стрелы сыпались градом, блистали на солнце устрашающие мечи. Грозное оружие он нацелил на нас, слишком грозное. Мы сражались. Сражались храбро и могли бы Миноса прогнать, ведь отвага афинян могущественней всех критских богатств. Но Зевс помог своему сыну Миносу и по его просьбе наслал мор на Афины”.
Воспоминание об этом заставило Эгея ненадолго умолкнуть. А потом он заговорил так тихо – лишь напрягая слух, я слышал его ужасные слова.
“Сильнейшие наши воины умирали как мухи. Мы не успевали сжигать их, и серые тела громоздились на берегу, издавая зловоние, будто рыба, гниющая на солнце, которой наловили слишком много – не съесть. Болезнь разила афинян за считаные часы, и так было повсюду. Сотни мертвых превосходили числом живых, мы не успевали совершать погребальные обряды – так быстро умирали люди, и стон неупокоенных душ смешивался с воем убитых горем живых”. Эгей рассказал, запинаясь, что город не выстоял – пришлось уступить, иначе погибли бы все афиняне.
Тесей описывал жуткие бедствия, которые моя семья причинила его народу, а я в эту минуту всей душой ненавидела Миноса, отвращение билось и ворочалось внутри, словно чудовищный зародыш, кошмарное дитя – гораздо страшней рожденного моей матерью. Минотавр за год пожирал несколько человек, а мой гнев, казалось, способен разом обращать в пепел целые города.
Но сколько Миноса ни ненавидь, я все же его дочь, и Тесей воспринимал меня именно так. Полагая, что я предана и Криту, и Миносу, а значит, только рада страданиям Афин. Заплачу – он сочтет меня лгуньей. И я, стиснув зубы, слушала дальше.
– Отцу больно было даже