К выходу направилась без всякой смелости. Какая там смелость, когда выбор невелик – или идти, или принять свою участь, которая намного страшней, даже не попытавшись избежать ее.
Федра вложила ладошку мне в руку. Сказала:
– Я пойду с тобой.
И сердце мое переполнилось. Она великодушно рисковала ради меня навлечь на себя отцовское неудовольствие. Но я ей, разумеется, не позволила.
– Я пойду одна. Но благодарю тебя.
Она раздосадованно тряхнула головой.
– Не надо меня защищать.
– Не надо, – согласилась я. – Но, если мы явимся обе, он еще больше рассердится.
Словом, в тронный зал я пришла одна. Минос восседал в своем алом кресле, возвышаясь надо всеми. На росписи за его спиной застыли в прыжке дельфины – выскакивали из воды и ныряли обратно, и так без конца. Советники, аристократы и прихлебатели всех мастей толпились вокруг, но Кинира среди них, к счастью, не было видно.
– Дочь, – сказал он неприветливо, без всякого выражения.
Я сжала кулаки в складках юбки. Ногти врезались в ладонь.
– Отец.
Склонила голову. Мысленно поблагодарив остальных, пока не обращавших на меня внимания.
Он смотрел на меня холодными серыми глазами. Блуждающий взгляд Пасифаи нельзя было поймать, зато бесстрастный взор Миноса ввинчивался прямо в лоб и словно видел мои мысли – разумеется, ничем не примечательные. Отец не любезничал попусту, он ждал в непоколебимом молчании, и мне пришлось начать кое-как – слова, задавленные в гортани, медленно умирали перед ним от удушья.
Я набрала воздуха в грудь.
– Мама сказала, что я должна выйти за Кинира.
Минос кивнул. Стоявшие рядом придворные уже посматривали на нас, их разговоры постепенно смолкали.
– Отец, прошу… – начала было я.
Но он меня осек – словами и пренебрежительным взмахом руки, разрезавшим воздух.
– Кинир – полезный союзник. Этот брак всему Криту во благо.
Терпение Миноса кончилось. Еще мгновение – и он перестанет слушать.
– Но я не хочу за него замуж!
Все стихло разом, будто от слов моих, как от камушка, брошенного в стоячий пруд, рябью разошлось потрясенное молчание.
Минос усмехнулся.
– Ты уплывешь с ним послезавтра.
Тогда я снова открыла рот. Щеки мои потеплели. Потом загорелись. Слова уже обретали форму – их нельзя было говорить, но и удержать нельзя.
Но прежде чем с моих губ сорвалось непоправимое, кто-то потянул меня за рукав.
Отважная малышка Федра все-таки пошла за мной. Наши глаза встретились, она слегка мотнула головой, и несказанные слова растаяли.
Да и какими словами могла я заставить его слушать? Заставить его повернуться, оторваться вдруг от важных забот – что делается при дворе да как крестьян держать в узде, – от бесконечно роившихся в его холодной голове подсчетов, что выбрать, что принесет ему наибольшую