– Опаздываю. На работу пора.
– Ты говорил, тебя из оркестра уволили.
– Жить ведь надо. В другом месте теперь играю.
Почему-то долго, не попадая в рукава, надевал пальто. Нахлобучил на затылок маленькую вязаную шапочку с помпоном, поднял футляр с баяном… Взялся за ручку двери и нерешительно обернулся:
– Можно мне вернуться?
– Трезвому – да. Придёшь пьяный – выгоню.
– Постараюсь. Я вообще-то не алкоголик, Миля. Просто всё так сложилось…
Мама, мамочка… Алеська однажды упрекнула нас с мамой: «Вы не знаете, как было там». Но и она не знала, как было здесь.
Мама выросла в зажиточной семье. Хотя к моменту моего рождения всё, что осталось от зажиточности – это ломберный столик красного дерева, два облезлых кресла и лёгкое презрение ко всему «практичному», то бишь, зарабатыванию денег. Единственное, что мама умела – вязать крючком замечательные кружевные воротнички и салфетки. На деньги с их продажи мы жили после того, как арестовали отца. Мама вязала, я продавала на рынке то, что не разбирали знакомые и соседи. Сначала стеснялась, потом научилась громко расхваливать товар, зазывать покупателей, придумала, что я в театре, на сцене – играю роль…
Начало войны запомнилось заревом в полнеба, чадом и дымом, разъедающим глаза. Мы уходили от огня по шоссе, а за спиной полыхал город. Мама решила, что войну – месяц, другой – надо переждать на хуторе, у бабы Стефы, папиной мамы. Правду сказать, мы её и не знали толком, лишь изредка обменивались письмами. В каждом она спрашивала о сыне, а мы не знали, что отвечать…
За несколько суток, плутая по лесным тропам, пытаясь, где можно, обходить болота и большие деревни, каким-то чудом добрались до хутора со странным названием Никитов Тупик. Какие там каблуки… Мама чуть не сразу в лесу на сучок напоролась – нога в кровь, подошва туфли платком подвязана, а я с ног до головы в тине, на одежде разводы грязи, босиком: сорвалась, прыгая с одной болотной кочки на другую и утопила сандалии. Пришли – во дворе телега, дверь в хату нараспашку, и какой-то мужик из дома узлы таскает.
– Беженцев на постой не берём.
– Мы родственники. Я – невестка Стефании Григорьевны, это моя дочь.
– Невжо? – дядька бросил мешок на подводу, огромной чёрной ладонью поскрёб затылок. – Непутёвого Казьки жена, что ли? Вовремя подоспела. Стефа-то вчера преставилась, я и похоронил её. Отпели, по чести, как полагается, так что с тебя, невестушка, не обессудь, деньгами не возьму, они что пыль теперь, а вот золотишко какое имеется – им рассчитаешься…
Мама плакала. Я возненавидела этого дядьку Дениса больше жизни. Он вывез из дома всё, что только было возможно: одежду, домашнюю утварь, какие-то продукты – остались только голые стены да брошенный на пол рваный тюфяк…
Выбора не было: пришлось идти по ближайшим деревням побираться. Все романсы, которые слышала по радио, перепела. Танцы – под собственное пение на ходу сочиняла… Кто прогонял, а кто и на пару картошин да на кусок хлеба раскошеливался.