Монстр, разинув пасть, зарычал и ломанулся в хижину. В одно мгновение ее стены были разбиты в щепки, а крыша обрушилась на мускулистую плоть. Но каратель не остановил разрушение, он пронесся вихрем из хижины в хижину, и доски затрещали.
«Как же так, – думала Фендо́ра. – Ами́йцы изничтожили са́йклов, обезглавили изумрудного Гива́ла, но побоялись карателя Рэ́хо».
Ответ на ее вопрос пришел позже, когда на берегу южного Ламуту́ появился еще десяток таких же тварей. Она крушили все подряд, и теперь беглянки точно знали, что их обнаружение – это вопрос лишь времени.
– «Уж лучше бы мы спустились в колодец», – подумала Сэл.
Как будто в ответ на ее опасения прибрежные громилы рванули к обители торговца, словно псы, идущие по следам.
Глаза в глаза, как в зеркала, полные страхов, они смотрели и столбенели от безысходности. Страх обнажил слезы и сопли в череде жутких гримас обреченных страдалиц. На всем бегу, напоминающем натиск носорогов, монстры снесли крепкие сваи, и дом обрушился. Беглянки только и успели сцепиться друг с другом, как стены затрещали, сложившись подобно карточному домику. Все рухнуло разом, и в треске ломающихся досок их голоса слились воедино. А после пала темнота…
Глава 4
По воле и вне воли
Посильно ли вам представить боль, заглушающую вой ветра, толпы народа, столпившегося у подножия смотровых башен, слезы матерей, отправляющих сыновей в рабство.
Побережье бухты Тартамэ́ полнилось натиском страдающих голосов. Они срывались в небо, они обволакивали все вокруг, и никуда нельзя было деться. Хранители пристани, седовласые старцы, затыкали уши, спрятавшись на вышках, скулящих в пришлых ветрах. Им казалось, что под ними океан из человеческих тел, под ними сама боль.
Сици́лский зи́рд ждал свои дары и обещал возвращения короны домой. И все приняли эту жертву, все, кроме старейшины Армахи́ла, что наблюдал за всем этим издали. Он, затаившись на ветреных лугах, принадлежащих розовым сибулам, обозревал толпы народных мучеников, тех, кого уже нарекали Пе́стовыми рабами. В их число входили и юные парни Кэра-ба́та[15]. Его парни! Которых отобрал для отправки на Сици́л тупоголовый Цибе́рий.
– Вот вам и новоиспеченный лидер прибрежных школ, – пробухтел старик.
Его мантия изумрудного цвета порядком износилась, подол запачкался придорожной грязью от дождя, пролившегося давеча. Стать, присущая высокородному человеку, улетучилась и померкла. Он частенько вспоминал о своем гардеробе в Бату́ре, покачивая растрепанной головой. Разноцветная одежда была прекрасно пошита