В приемной, на знакомом кожаном диванчике, рядком сидели двое – заплаканная секретарша Ладонина и крепкий парень, нервно смоливший нечто среднее между самосадом и «Беломором».
– Надо же, – шепнул Паша Катерине. – До сих пор та самая. А мне думалось, что олигархи своих секретарш меняют, как бумагу в принтере.
– Дурачина ты… Настоящая секретарша – все равно что вторая жена. А бывает, что и первая.
– В смысле: в постели?
– Пошляк, – прошипела Катя и незаметно ущипнула его за бедро.
– Мы к Полине… Э-э, к Полине Валерьевне, – обращаясь к секретарше, объяснил Козырев. И протокольно добавил: – Нам назначено.
– Да-да, конечно, – вспорхнула с дивана Оленька. – Проходите, она давно вас ждет.
Павел без стука распахнул дверь ладонинского кабинета и спинным холодком ощутил на себе недобрый провожающий взгляд парня с «самокруткой». «Добро пожаловать к нам на Сицилию. Палермо – город контрастов, – подумал Паша. – Короче, попали. Те же и клан Сопрано».
Завидев входящего в кабинет Козырева, Полина бросилась ему навстречу и, крепко обхватив руками за шею, зарыдала. Заревела не стесняясь, в полный голос, так как впервые за бесконечно долгий, сумасшедший вечер в этих дверях возник некто по-настоящему, породному свой. Появился друг, а не приторно фальшиво сочувствующий соболезнователь.
Вошедшую следом Катю Ольховская заметила не сразу. Зато, когда приметила, тут же обеспокоилась. В прищуре больших и, надо отдать должное, безупречно красивых глаз, с которым на нее смотрела невысокая рыжеволосая молодая девушка, Полина бабьим своим чутьем мгновенно уловила право собственности на Пашу, а посему непроизвольно прижалась к нему еще крепче. Ей, у которой с арестом Ладонина словно бы отчленили часть нутра, отвечающую за внутреннюю гармонию, показалось, что сейчас вдобавок пытаются отнять еще и любимую вещь (если, конечно, так можно говорить о живых людях), которой она владела очень давно. И пусть эта «вещь» в последнее время была не востребована и по этой причине просто пылилась в шкафу, в самом дальнем углу, это ничего не меняет. Ведь она продолжала оставаться той самой, любимой, с которой связано столько воспоминаний. «Вещью», которую Ольховская никогда и никому отдавать не собиралась. По крайней мере без боя.
Между тем Паша, которому сделалось крайне неудобно перед Катей за столь бурное проявление чувств со стороны мадам Ладониной, аккуратно высвободился из объятий и нарочито нейтрально поздоровался:
– Привет, Полин! Знакомься, это Катя. Она… – Козырев попытался правильно сформулировать фразу, но не нашел ничего лучшего, нежели невольно сплагиатить недавнее: – Это мой друг и просто очень хороший человек.
– Ну здравствуйте, очень хороший человек, – растерянно откликнулась на подобное представление Полина.
После