Вечер был удушающе жарким. Даже неугомонные стрижи притомились и не мелькали взад-вперед над бухтой. Через час наступит полная темнота. Тогда расчищенный более сорока лет назад руками самого Моайяда крохотный клочок пляжа будет освещаться только всполохами нового маяка на молу. Во владениях старика места хватало только для двух пляжных зонтиков и самое большее – дюжины клиентов, если те согласились бы лежать вповалку. Но Моайяд не припоминал случая, когда на его пляже было тесно. Может, и было, но так давно, что он и не помнил. В Александрии и без него хватало развлечений.
Однако сегодня вечером на пляже все же лежал один клиент. Вот уже двое суток, как под весьма сомнительной тенью одного из зонтиков жил какой-то странный европеец.
Моайяд ожидал призыв муэдзина. Закрыв глаза, он пытался отвлечься от суетных мыслей. Наконец над морем разнесся монотонный голос муэдзина – его было слышно и в коптских кварталах, и в окрестностях канала Махмуди, и даже в развалинах старых конюшен для ослов и верблюдов, где сейчас обитали двуногие животные – попрошайки, проститутки и прочий сброд.
«ВО ИМЯ БОГА, МИЛОСТИВОГО, МИЛОСЕРДНОГО! НЕТ БОГА, КРОМЕ АЛЛАХА! МОЛИТВА ЛУЧШЕ СНА! ВО ИМЯ БОГА, МИЛОСТИВОГО, МИЛОСЕРДНОГО!» После традиционного вступления муэдзин перешел к прославлению даров жизни, каждый из которых должен быть употреблен во славу Господню.
После окончания молитвы Моайяд полежал еще немного на своем коврике. Морщины на лбу разгладились. Слова молитвы проникли в самое сердце. Наконец старик поднялся и, аккуратно свернув коврик, положил его на место. Он озабоченно посмотрел на единственного клиента. За последний час тот не пошевелился и так и лежал, закинув одну руку за голову, а другую протянув к стоящей на песке в метре от него бутылке.
Бар Моайяда отличала крайняя простота: прилавок сколочен из нескольких досок, полки сооружены из пустых ящиков, а над всем этим хозяйством натянут полотняный тент для защиты от солнца и ветра. Бар стоял на границе с коптскими кварталами, и поэтому старик продавал не только безалкогольные напитки типа karkadeh, сока сахарного тростника и кока-колы, но и bira (египетское вино), коричневый ром и контрабандную водку. В последние годы туристы редко забредали к Моайяду. Прежде здесь постоянно толклись матросы. Сейчас и они забыли сюда дорогу.
Однако клиентов хватало. Грех жаловаться. К старому Моайяду захаживали покутить попрошайки, забегали по дороге на рынок домохозяйки, забредали гении, слоняющиеся без толку по городу и вынашивающие фантастические планы быстрого обогащения, которые собирались осуществить уже на следующее утро, мечтатели с горящими глазами и пустым желудком.
У Моайяда для всех находилось доброе слово. Он очень любил суету, окружающую его с раннего утра до позднего вечера. Маленький бар был для него домом, лучше которого на земле нет места. Вот уж воистину Аллах благосклонен к своему верному слуге!
Похожее на оранжевую дыню солнце висело над крышами сараев старой части города Хакотисе. Все как будто замерло: ни дуновения ветерка, ни звука, ни малейшего движения на поверхности моря. Лишь в волнах прибоя лениво вышагивали среди пустых бутылок и прочего мусора цапли. У единственной финиковой пальмы на берегу с закрытыми глазами лежал привязанный осел и медленно пережевывал жвачку. Этот час изнуряющей жары перед наступлением ночи обычно не отличался особой активностью.
Мужчина под зонтиком закряхтел и перевернулся на бок. На губы и крылья носа налипли песчинки. На минуту глаза его широко открылись, но тут же закрылись снова.
Бар Моайяда находился на ничейной земле. Эта часть старой бухты оказалась зажатой между коптскими кварталами, трущобами на западе и еврейскими районами на востоке. Остальная часть города принадлежала мусульманам. Основные потоки людей и автомобилей огибали бухту по центральным улицам далеко позади этого места. Кварталы города соединялись целой сетью улочек и переулков, настолько узких, что по ним не могли проехать машины; похоже, заложили их еще при Птолемее Первом. Однако Моайяд страшно гордился тем, что стоя у прилавка собственного бара, мог за еврейским кладбищем разглядеть ворота в Некрополь, известные сейчас под названием Порте де Розетте.
Александрия была прекрасна для тех, кто умел видеть. Для тех, кто умел различать запахи истории. За каждым запахом таилось крошечное зерно мудрости.
Вот и сейчас, в отсутствие клиентов, Моайяд мог помечтать и принюхаться. Он представлял себе, буквально чувствовал оживление в бухте, бурление в старых улочках Брухиума. Королевские дворцы, музей. Серапиум, греческие храмы, мавзолей Александра Македонского, цирк, театр, школу фехтования и, уж конечно, громадный ипподром. Не забыл он и Фаросский маяк, который должен был быть выше самой высокой пирамиды.
Все это давно сожгли, сломали, стерли в порошок. Но тощая почва по-прежнему хранила бесценные зерна.
Моайяд