Хочу свой дом, подальше от Лауры. Может, не очень далеко, чтобы навещать и проверять, что она жива-здорова. Я иногда волнуюсь. Интересно, волнуется ли она? На вид не скажешь. Я бы спросила, да мама будет нервничать. Я справлюсь так, сама, благо умею. Выдерживать давление. С детства приходилось.
Плоть собирается в тазу. Кусочки кожи, которые ты аккуратно содрала. Их поместят в пакетики и выкинут.
Сегодня в школе было тяжело. Глаза слипались, особенно на математике. Чем сильнее я пыталась не уснуть, тем больше спать хотелось. Похоже, я задремала. Голова качнулась вниз, и Джоан тыкнула меня локтем под партой. Все видели наверняка, как я едва не стукнулась башкой о стол. Блин. И мне не важно, что люди думают, но выглядела я точно по-дурацки. И теперь не знаю, как выполнять домашнюю работу.
Я надеялась, что Том поможет. У него значок отличия по математике, так что мои задания для него раз плюнуть. Но теперь просить его о помощи я не могу. Я так устала за эти дни. Невероятно, но устала даже спать. А когда сплю, мне снятся не совсем кошмары, но очень яркие, пугающие сны.
Вот, например, приснилось мне, что у меня за завтраком появились крылья, и перья падали мне в хлопья, и вскоре у меня весь рот оказался полон перьев, и с каждым словом они сыпались на стол. Мама их все смахивала на пол, а они все падали и падали. Я была босая и еще долго сидела за столом, смотрела в миску и на перья. Мокрое перо теряет весь свой внешний вид, меняет форму, превращается в такую волокнистую маленькую штучку, похожую на облезлые реснички.
Мама любит ресницы накладные, потому что свой цвет волос у нее необычайно светлый. На солнце бровей-ресниц ее не видно. Я в детстве их боялась. Боялась, что они, как пауки, заползут в глаза, отложат яйца там и мать моя ослепнет.
Будь осторожнее с чужою плотью. Красивый шрам – обманчивая вещь. Вплетает в боль очарование, опасности не замечая.
В детстве у меня было очень богатое воображение. Помню, боялась самых простых вещей. У нас в гостиной стояло кресло – искуственная кожа, уютное, как объятия бабушки. И в восемь лет я вдруг решила, что это кресло может есть людей. Более того, оно планировало сожрать меня. С тех пор на этом кресле я не сидела, и если приходилось мне зайти в гостиную, косилась на него с опаской и считала, сколько шагов потребуется мне, чтоб добежать до двери. Семь или меньше – и я была спокойна. Больше – и я вся напрягалась, готовая в любой момент удрать.
Это кресло я ужасно не любила, а папа обожал. Сидел в нем, смотрел футбол – галстук ослаблен, пузо упирается в ремень. На мой день рождения, когда мне исполнялось восемь, мама пекла торт. Он подгорел, и папа прижал мамину руку к плите, пока она не начала кричать. Я надела новенькое платье со смешным воротником. Сиреневое платье, папа мне купил. В джинсах было бы удобнее – на день рождения планировались всяческие игры. Цвет был неплохой – сиреневый мне нравился и нравится сейчас, –