– Ну, а я о чём? Хотя руки у Бориса хорошие. Трудовые руки. А глаза такие, что ясно: себя любит. И бутылку. Куда же без неё, окаянной!
На минуту в холле стало тихо. Нинель Марковна копалась в клетчатой сумке-авоське. Августа нетерпеливо била хвостом по вязаной подстилке.
Наконец Софья Константиновна решилась:
– Ниля! Кстати, о любви! Ты заразилась случайно или тебе пирожок с любовной начинкой всучили на рынке? Объясни, что у тебя с этим поцом, сантехником!
Марковна уронила сумку. Внутри глухо звякнуло.
– Ишь, чего подумала, распутница! Я ещё в своём уме!
…ме-е-е! – передразнило эхо.
– Цыц! – погрозила ему Марковна и извлекла, наконец, из клетчатой котомки два свёртка. В том, что обёрнут махровым полотенцем, – котлетки для Августы, по рецепту мамы.
Мясной запах разлетелся по холлу, перебивая едкий запах одеколона.
И Нинель Марковне вспомнилась…
Мама.
Мама, уже полуслепая, тощенькая до синевы, старушка. Она так и не потолстела после войны… Стряпает на кухоньке, где и двоим не развернуться. Котлетное шкворчание витает на подходе в квартиру, делая обветшалый подъезд теплее и уютнее.
– Ма! – кричит в кухню Нинель. Она пришла с института и в прихожей стряхивает с полусапожек снег. – У меня рук что-ли нет? Сготовлю сама!
– С носа в рот сама! – неизменно отвечала присказкой мама. – Из носа – кап, в рот – ам!
Память, память. Какие неисчерпаемые силы прячешь ты! А помнишь… Помнишь, ту новогоднюю ёлку из детства?
Заплатка третья. Новогодняя
Семилетняя Ниля знает, чего хочет. Уже и новогодние пожелания записала в тетрадку круглым неустоявшимся почерком.
Первое, заветное: чтобы фашисты умерли. Дописала «плохие фашисты». «Бывают ли хорошие?». Вдруг найдётся один, кого в Германии ждёт дочка.
Второе: пусть папа с фронта придёт. Тогда и мама перестанет плакать. Бабушка поднимется с дивана, где лежит с осени. Ниля кормит бабушку затирухой – жидкой бурдой на муке, поит хвойным настоем. Сама пьёт. Хоть и горько, но полезно, и от горячего в животе веселее. Лучше, чем ничего.
Третье желание: хлеба досыта.
На праздник мама принесёт с дежурства съестного и горький тюлений жир. Кастрюльку с собой взяла.
Запах тюленьего жира такой, что проветривали комнату, несмотря на мороз. Есть горький жир надо умеючи: зажмурившись и зажав пальцами нос. Зато бабушка после бурой тюри поднялась с дивана, вязала, как прежде, варежки для фронта. Терпеливо объясняла Ниле, как держать спицы, как одолеть непокорную «петельку», радовалась первому «самолучшему» в мире кривому шарфику. Потом бабуля снова слегла.
Главное, Нинель чувствовала, что сегодня особенный день.
Подарок готов: стих, что учила для солдат в лазарете. Для первоклассницы слова непонятные, но Нинель с табуретки отчеканит: «…Как шли бесконечные, злые дожди, Как кринки несли нам усталые женщины, Прижав, как детей, от дождя их к груди, – а под конец тихо, – Что, в бой провожая