У него была натурщица – Ирен. Она недавно окончила институт, получила диплом социолога и работала в центре по изучению маркетинга. Ее действительно звали Ирен, а не Ирина. Она уверяла, что, помимо украинцев и русских, в ее роду итальянцы и французы. Ну и, само собой, евреи. Словом, по национальности Ирен была одесситкой.
Ирен была исполнена удивительной пластичности, не той гимнастической или танцевальной, которая достигается упорными упражнениями, а пластичности аристократической, врожденной, доставшейся ей по наследству – не исключено, что от итальянских синьорин. Она была лишена суетливости; когда нервничала или сердилась, прикладывала к вискам свои ровные длинные пальцы и глубоко дышала, так, что приподнималась ее небольшая, но очень красивая грудь. Особую прелесть придавали ее лицу широко раскрытые карие глаза и большие, нежные, чуть розоватые веки, которые она умела так томно опускать.
Она обладала, как говорится, шармом и манерами. Правда, в ее натуре угадывалась практическая хватка, которая еще не успела развиться и перерасти в холодный прагматизм. Ирен не были присущи «ураганные страсти», которые ее так привлекали в Гурии. Ее самолюбию льстило, что имя ее любовника становится известным, что его картины выставляются в галереях, несколько из них проданы за границу.
Лучшей натурщицы нельзя было и желать. Застыв, она терпеливо лежала, голая, на полу, застеленном одним брезентом, или, заложив руки за спину, до онемения мышц стояла у пустой стены.
Она приносила в студию еду для своего «затворника Эль Греко», как она его называла. Жалела его, когда, сидя у ее ног и положив голову ей на колени, Гурий страдальчески смотрел на неудавшийся рисунок, который он в сердцах заляпал краской.
В его картинах, в лучших из них, было видно несомненное дарование. Дарование многообещающее, но еще не раскрывшееся. У Гурия был сложный характер: в его душе уживались крайности. При всей своей устремленности ввысь он мог быть очень черствым; отрешенность от житейской суеты сочеталась у него с непомерным тщеславием; он хорошо владел техникой рисования, требующей кропотливого труда, но его снедала гордыня. Словом, это был один из тех талантов, которые могут развернуться во всей своей полноте, но чаще по разным причинам впустую растрачивают то, что имели.
В его дар верила мама, отдавая сыну все сэкономленные деньги из своей скромной зарплаты библиотекаря. Отец из семьи ушел. Душевной близости между сыном и отцом никогда не было. Человек, далекий от искусства, отец Гурия не понимал, чего ради сын так мытарится, когда открыто