В конце ноября осеннее ненастье сменилось сухой устойчивой погодой. Ночные заморозки предвещали близкую зиму. Яков вместе с нанятыми в селе работниками готовил к отправке на фабрику табак, а Филипп собирался в дальнюю дорогу. Раньше доставкой товара в город занимался отец, но теперь, когда его нет, придётся Филиппу самому ехать на мануфактуру, так как на днях истёк предыдущий пятилетний контракт. Дорога туда и обратно может занять больше недели, но на хозяйстве останется Яков, которому он как себе доверял.
Хотя опять-таки с некоторых пор появились у Филиппа сомнения, и случилось это, когда он стал замечать, как из дверей коровника или из курятника выходит Татьяна. С одной стороны оно вроде понятно – детям молоко надо или яйца, но с другой… А с другой стороны означает, что свояченица надолго остаётся наедине с Яковом. Казалось бы, тоже ничего зазорного, так как Яша – человек неженатый, да и взрослая, чужая Филиппу женщина не должна отчитываться, с кем она общается, но однажды он поймал себя на мысли, что чувствует себя несправедливо обиженным, в очередной раз ущемлённым, обделенным судьбой. Ну, вроде того, будто вещь его без спроса взяли – взять взяли, а назад отдавать не спешат, так и пользуются ею без его на то ведома.
Сравнение человека с вещью немного остудило голову Филиппа, и он впервые задумался о статусе, в котором находилась на хуторе сестра покойной Насти. Вывод был неутешительным: начав с ухода за детьми, Татьяна как-то незаметно перебрала на себя всю женскую работу в доме – от уборки и до приготовления еды, вот только прав при этом она себе не нажила – и не хозяйка, как бы, но и не прислужница.
«Нет, не всю женскую работу», – снова шевельнулся в голове Филиппа корыстный червячок, когда, случайно посмотрев в окно, в очередной раз он увидел женщину возле дверей конюшни с Яковом. «А что, интересная мысль, сосватаю их, и Татьяна в доме насовсем останется, не надо будет чужого человека нанимать», – закралось в голову крамольное, а ночью Филе привиделось, будто сестрица почившей супруги в цветастой пышной юбке танцует посреди двора. Проснулся он, как с перепугу, в холодном поту. Сердце его так гулко стучало, словно прежде он ни минуты не спал, а куда-то бежал или кого догонял. Отдышавшись немного, прислушался – в детской половине, как недавно стали называть вторую, чистую часть дома, заходилась в крике Прасковья.
Подождал в надежде, что Татьяна, как всегда, успокоит ребёнка, но время шло, дитя не унималось, а голоса свояченицы не было слышно. «Уснула нянька, что ли?» С растущим раздражением поднялся с лавки, чтобы пойти успокоить Параску, как взгляд его вдруг скользнул в окно. «Матерь Божья!» – сам по себе открылся рот. На улице в сиянии полной луны стояла Дева. Точёная фигура, высокая грудь, тонкая талия, длинные ноги… Забыв о плачущей дочери,