Странное наваждение почти прошло: с папой всегда всё казалось очень просто. Поэтому, повернув голову, я снова посмотрела на это великолепие.
– А почему никто не фотографируется? – вырвалось вдруг. Только что здесь была толпа, занимающая очередь ради кадра. А была ли?.. В голове снова затуманилось.
– …что делает? – озадаченно спросил отец.
– …фотографируется… – почти по слогам повторила я, только сейчас сообразив, что сказала это слово по-русски, в отличие от всех остальных.
Русский… Россия… фотоаппараты… туристы… мои друзья-однокурсники… Словно картинки мозаики смешались в голове, а у меня никак не получалось собрать их воедино. Как будто два кадра фильма наложили друг на друга. В одном меня, двухлетнюю девочку в красном платьице, на руках держали родители-индусы, а в другом была толпа русских студентов, одним из которых был я.
Папа перехватил меня, взяв за подмышки, и посмотрел в глаза. Серьезно и задумчиво на этот раз. И в голове резко прояснилось: меня зовут Костя!! Я парень, мне двадцать лет… и что, чёрт подери, происходит?! Ведь девочка Амрит это тоже я, определенно.
– Ааааааа!!.. – только и удалось мне заорать, желая изо всех сил оказаться Костей, которому всё было просто и понятно.
Лица моих друзей стояли в голове. Но еще яснее виделись папины карие глаза.
– Макс!! – удалось вспомнить мне, наконец, имя лучшего друга. – Макс!!
И тут мне надавали по щекам, и туман рассеялся.
– Костян, ты в порядке? Эй! – друг тряс меня за плечи.
Я стоял всё так же, глядя на Тадж-Махал, а вокруг столпились обеспокоенные приятели.
– Чёрт подери, как же я рад всех вас видеть… – только и мог сказать я.
– Что случилось-то?
– Перегрелся?
– Воды давай выпей, – Вика протянула мне бутылку.
– Перегрелся, наверно, – выдохнул я, чувствуя, что и сам до конца ещё не осознал, что же произошло…
С тех пор подобное случалось часто, и постепенно я понял основные правила этого процесса.
Во-первых, ситуация, являющаяся «дверью» для такого перемещения, должна быть похожей. Во всяком случае, должно произойти что-то одинаковое в моей жизни, Константина Лазарева, и того человека, которым я становлюсь.
Во-вторых, этот момент должен вызвать во мне более-менее сильные эмоции. Причем годятся любые: радость, злоба, восторг – что угодно, кроме равнодушия.
В-третьих, при перемещении я получал память этого человека, знание языка, даже менял пол, полностью ощущая себя мужчиной или женщиной без каких-либо моральных проблем по этому поводу.
И, наконец, каждый раз, перемещаясь, я ощущал всеми фибрами души, что это я, моё тело, моя жизнь.
При этом время и пространство, похоже, не имели ровным счётом никакого значения, поскольку попасть я мог на другой континент за столетия до своего рождения.
Впрочем, на самом деле, перемещался я лишь в двух людей: маленькую