Альдхельму с братом и сыном, которые уже ждали во дворе, пришлось подождать еще какое-то время. Постепенно в гриднице собралось еще человек десять знатных фризов: аббат Бернульф заверил их, что им ничего не грозит, да и любопытно было увидеть, чем же все кончится. Наконец Харальд распорядился впустить Альдхельма.
Сегодня тот имел уже не такой гордый вид и едва смел поднять глаза на норманнского конунга. Его родичи выглядели не лучше, и только женщины смотрели на графа во все глаза, пытаясь понять, чего им ждать от него теперь.
Принесенные подарки состояли из нескольких дорогих одеяний, плащей и накидок, украшенных самой дорогой тесьмой, изготовленной в византийских геникеях – шелковой с золотом и мелкими самоцветами. Также были принесены несколько кубков и большое позолоченное блюдо.
– Надо же, не все сгорело! – хмыкнул Харальд. – Только вот гарью от этих вещей несет так, что хоть нос затыкай. Да и сами вы тоже попахиваете… Э, Альдхельм эделинг! Да у тебя, кажется, борода обгорела! Надеюсь, она будет напоминать тебе о том, как опасно ссориться со мной! – окончил он под смех своих хирдманов.
– Я никогда не забуду этих дней, Харальд кюнинг, – бегло глянув на него и снова отведя глаза, ответил Альдхельм. – И мой род никогда не забудет.
– А чтобы вы лучше помнили, кое-кто из твоего рода пока останется у меня, – продолжал Харальд. – Чтобы ты случайно не забыл твои вчерашние обеты. У меня в доме останутся твои дочери, а еще я заберу кое-кого из семьи твоего дяди Эвермода. Того, что живет в маршах и является настоящим главой вашего рода, я ведь не ошибся?
Альдхельм изменился в лице. Он сам от рождения жил в Дорестаде, но истинным главой рода считался его дядя, старший брат отца, проживавший у моря, на родовом терпе. Ландоальд, отец Альдхельма, когда-то перебрался в вик, чтобы удобнее было вести торговлю, поскольку земельной собственности ему, как младшему, не полагалось. Даже если бы вся семья Альдхельма погибла этой ночью, за них было бы кому мстить. К утру Харальд вспомнил об этом и решил обезопасить себя и с этой стороны.
Его дочери, услышав слова Харальда, побледнела и прижалась к своей матери. Кроме той темноволосой девушки, что вчера пыталась спасти своих родичей, среди женщин семьи оказались еще три девочки – подростка, лет где-то от четырнадцати до десяти. Старшей на вид было лет шестнадцать, и при свете дня, поуспокоившись, она выглядела еще красивее. Тем более что для посещения графа ее одели в настоящую византийскую столу – из драгоценного фиолетового самита с золотыми узорами в виде диковинных птиц. По франкскому обычаю, подол был приподнят, заложен в красивую складку и заколот золотой булавкой, а пояс так плотно покрывали золоченые бляшки и стеклянные бусины, что казалось удивительным, как он вообще сгибался. На непокрытой темноволосой голове лежал венок из белых подснежников, придававший девушке сходство с одной из богинь весны, которых вчера чествовали норманны и фризы.
– Насчет