Уже с предшествующего года приехала в Париж графиня Монтихо с дочерью. Она была вдова испанского гранда237, очень родовитого, но не знаю, по каким обстоятельствам лишившегося своего богатства. Сама была ирландка, не из особенно аристократической фамилии. Говорили про нее, что она умна и что она хочет пройти в парижское высшее общество. Дочь ее, молодая Евгения, была замечательной красоты. Ею уже восторгался герцог Омальский, когда он ездил в Испанию на бракосочетание брата своего герцога Монпансье с испанской инфантой238 и написал с нее портрет верхом в андалузском костюме на фоне скалистых гор. Этот портрет впоследствии красовался в витринах всех магазинов художественных вещей. Она резко отличалась от типа современных ей парижских девиц. Она ездила верхом, вела дружбу с мужчинами и была близка с дамами довольно двусмысленной репутации. Между ними главная ее подруга была маркиза de Contades, дочь фельдмаршала de Castellane, оставившего интересные мемуары239 за долгий период времени, начиная с кампании 12-го года. Она имела вообще огромный успех. Приглашенная с матерью на пребывание в замке Compiègne240, она была центром внимания особенно Императора Наполеона, который сильно влюбился в нее. Не решаясь жениться на ней, так как он не терял еще надежды связать себя родственно с царскими домами, он сделал ей предложение, которое она с негодованием отвергла. Ее друг M-me de Contades, которой она поверила этот эпизод, высказала ей свое неодобрение, прибавив: «Eh, ma chère, il vaut mieux avoir un remords qu’un regret»241. Но события показали, что ей не о чем было сожалеть, так как скоро потом манифестом было объявлено о помолвке ее с Императором. Ей было тогда 26 лет. Решение Наполеона и его прокламация, где он назвал себя «parvenu»242, чтобы сравняться с избранной его сердца, произвели огромную сенсацию. Бракосочетание совершилось в соборе Notre-Dame. Мои родители, конечно, присутствовали при церемонии. Мы же смотрели кортеж из Лувра, куда нам даны были билеты, и видели в окно парадной кареты молодую Императрицу, бледную от волнения и прекрасную в своем белом платье, сидящую рядом со своим супругом в генеральском мундире.
Из впечатлений этой последней зимы, проведенной в Париже, хочу отметить еще мое глубокое восхищение от игры знаменитой Рашель. Меня повезли смотреть ее в трагедии «Marie Stuart» Lebrun (подражание шиллеровской трагедии)243. Как мне выразить мой восторг! Я впивалась в нее глазами, следила за ее движениями и жестами. Передо мной воскресала, как живая, поэтическая Королева Шотландии, ее сцена с Елизаветой, вначале сдержанная и перешедшая в бурный поток негодования, кончившаяся нравственным унижением властной соперницы