Лицо, напрочь лишенное эмоций, остается неподвижным. Когда он говорит, ни одна мышца не приходит в движение. Шевелятся только влажные, тонкие губы и только в очень ограниченном диапазоне. Лицо служителя закона состоит из огромных, мягких, розовых щек, носа-картошки и узкого лба. Ему немного за сорок, при этом щеки даже не думают обрастать щетиной или покрываться морщинами.
– Гориков Тарас Николаевич, – отвечаю с показным недовольством.
– Дата рождения, и место рождения.
– Восьмое марта, семьдесят четвертого. Деревня Емелино, Владимирской области. Деревенька Емелино, – добавляю я, но майора не интересует мое отношение к населенному пункту.
– Восьмое марта, – улыбается он, – Сорок семь. Судимость?
– Нет.
– Ранее к уголовной ответственности не привлекался, – человек в форме проговаривает то, что записывает в протокол. Его маленькие глазки утопают в полном лице и появляются только, когда он поднимает голову и смотрит на собеседника горизонтально.
– Товарищ майор, правда голова болит. Можете до утра задавать вопросы, стукнуть пару раз, как любят эти ваши опера, но ничего не изменится. Давайте сегодня на все вопросы – пятьдесят первая.
– Тарас Николаевич, не надо мне вот это, любят, не любят, опера, не опера. Давайте быстро допросимся и разойдемся. Скажу честно, мне противно находиться с вами в одном помещении. Начнем с Емелино. С кем вы проживали в Емелино?
Я наклоняю голову влево, затем вправо. Это всегда происходит машинально, после нескольких повторений тяжесть отступает, голова становится легче, а мысли яснее, но не в этот раз. В голову врывается мой высокочастотный звук и начинает сверлить виски. Я повышаю тон, – Так, майор, я, кажется, внятно сказал, пятьдесят первая статья Конституции, – уголки моих губ падают вниз.
Майор глубоко и натужно вздыхает, закрывает глаза и, закидывая голову назад, являет многоэтажный подбородок. Форменный, узкий в плечах пиджак плотно обтягивает располневшее тело, лоб и ладони следователя обильно потеют, поблескивают и переливаются яркими бликами в проникающем сквозь металлическую решетку солнечном свете.
– Ваш живот, – я выдерживаю театральную паузу, жду внимания, – Кожа тоненькая, сантиметр максимум, а под ней вот такой слой жира, – большим и указательным пальцами левой руки отмеряю расстояние в десять сантиметров, – Жир, скорее всего, желтый, зернистый, такой, попади на сковороду, убьет вонью, – я кривлю лицо и высовываю язык, – Говорите, я противен. На самом деле вы противны, противны, жалки и ничтожны. Ваша жизнь – сумасшедшая мать, вонючие кошки, и убежавшая жена.