Школа вошла в наше положение и сделала большую скидку на данную услугу.
Роджер же, как истинный аристократ, обожает завтраки в постель. Иногда
он даже специально притворяется , что ему не хорошо, чтобы только не
появляться в гостинной, а насладиться своим завтраком лёжа у себя в постеле, под очередную серию своего мультика. Ещё нотку аристократизма его завтраку
добавляет свежесорванный из нашего сада цветок, который я всегда кладу на
поднос. Это не моя прихоть – я бы вообще отказался от этого – так когда-то
делала мама. Это она его так разбаловала своей излишней заботой и любовью.
Мне бы кто принёс завтрак…Но что поделаешь, эти тёплые воспоминания
хорошо на нём сказывались. А тем более в такой день… Поэтому его завтрак, состоящий из парочки яиц и всяких других вкусных вредностей, которые он
любит поглощать, словно какой – то монстр, я красиво разложил на подносе, украсил цветком и понёс к нему в комнату.
Когда я вошел, Роджер ещё спал. И хоть я уже и привык, но все равно
каждый раз, по утрам, я вздрагивал от одного его вида и с нетерпением ждал
массажиста, который мог исправить положение.
Каким-то образом, из-за болезни, по ночам у него защемляли нервы и его
страшно скручивало: атрофированные ноги растопыривались в разные стороны
так, как обычного человек, даже если бы сильно захотел, не смог бы сделать; голова по-дьявольски поворачивалась почти на 180 градусов; а руки, согнувшись
в локтях, вздымали вверх, своими загнутыми пальцами походя на две старые
грабли. Зрелище действительно жуткое – каждое утро как будто бы попадал в
фильм ужасов.
Но возложенная на меня ответственность диктовала мне вечно
позитивный, радушный и крепкий настрой. В такие моменты как этот, когда
невольно хочется поскорее убраться, я вспоминаю слова моей мамы, что она
говорила мне в детстве. Как только я собирался плакать и моя губа начинала
предательски дрожать, мама задавала всегда один и тот же вопрос: «Фрайм, сынок, ты действительно хочешь плакать?». И казалось бы, вопрос вопросом, а
ведь работало. Я и вправду задумывался, насколько это было возможно в том
возрасте, и как-то выяснялось, что плакать мне вовсе и не хочется. Один её
простой вопрос остановил, в своё время, внушительное количество моих вот-вот
начинающихся истерик. Мама это умела. Затем, со всей теплотой, но твёрдостью, говорила мне следующие слова: «Запомни, сынок, ты сам решаешь плакать тебе
или веселиться, грустить или радоваться. Ты и только ты можешь управлять
своими мыслями и эмоциями. Будь хозяином своего рассудка. Тогда жизнь будет
прекрасней». Моя мама с самого раннего детства воспитывала во мне
внутреннюю силу. Она сковала тот самый стержень внутри хрупкого детского
сознания, который сейчас позволяет мне держаться, не