Глупость какая-то. Но зато какие теплые воспоминания.
Я прошел к стулу, который оставили для меня Смерть с Одиночеством, и неуклюже залез на него.
– Пинту? – спрашивает Судьба?
– Почему Судьба на разливе? – спрашиваю я. – Почему Одиночество сидит слева, а Смерть – справа? Почему страх где-то прячется в темном углу? Что вообще все это значит?
Не то, чтобы я впал в отчаяние, когда понял, что выхода отсюда нет.
Это было похоже на очень реалистичный сон или, я бы сказал, какую-то зарисовку безумного художника или сценариста. Только вот я не давал согласия помещать меня в этот театр остервенелого безумца.
– Нас было больше, Валентин, когда ты был молод, – говорит Судьба. – Здесь были полностью забиты все столики, некоторым приходилось пить даже стоя. Поверь мне, это были твои лучшие годы. Как раз тогда, когда ты только вышел из детдома и выбирал дальнейший путь. Здесь были и амбиции, здесь были и мечты, желания, рвения, цели. Здесь было и отчаяние, ненависть, апатия и бессмысленность в своих действиях. Из-за последнего, кстати, все отсюда и ушли. Бессмысленность практически полностью захватила этот бар. Теперь нас осталось здесь всего четверо. И этот бар – это твой бар, Валентин. Он угасает.
Я смотрел то на Судьбу, то на Одиночество, то на Смерть, то на Страх. Все они, кроме Судьбы, сидели с поникшими головами, прикрытыми капюшонами, и молча слушали то, что говорила Судьба. Лишь иногда кивая и приговаривая:
– Как здесь было красиво!
Или:
– Какой же ты слабак!
Или:
– Ты все испортил!
Но я до конца не мог понять одного: где я, черт возьми, нахожусь? Что это за место, в котором какие-то непонятные мне люди представляются какими-то метафорическими определениями чувств и жизни? И почему я не могу выйти отсюда?
Я решил подойти к страху. Я решил поговорить с ним с глазу на глаз.
Как только я начал подходить, он зашипел на меня. Я сделал еще два шага, он пригрозился, что кинет в меня вилку и проткнет насквозь.
Я все равно подошел к нему и сел напротив. Он перестал шипеть, он перестал грозиться убить меня. Он сидел и молчал, глядя мне в глаза.
И я видел эти глаза. Они отражали тусклый свет из-за моей спины. Темные глазенки, в которых, казалось, заточена целая жизнь.
– Если ты и правда тот, о ком они говорят, тогда я хочу тебя кое о чем попросить, – говорю я. Медленно, спокойно, чтобы ни в коем случае не спугнуть его. – Мы сможем с тобой ужиться, если ты мне позволишь управлять ситуацией, а не брать надо мной верх. Мы сможем довести начатые судебные разбирательства до конца и засадить за решетку того сраного пьяницу, который отобрал наших родителей, если ты не будешь так часто набрасывать на меня панические атаки. Мы сможем наладить свою жизнь и перестать пить, если ты прислушаешься ко мне и будешь слушать меня. Мы сможем даже отыскать нашу сестру, если нам повезет, если ты снова не попытаешься взять надо мной верх. И в конце концов, мы сможем найти того, кто нас примет. Понимаешь, о чем я говорю?
Тот, кто сможет принять весь мой бар головных мыслей.
Дверь