Я спросил, о чем он намеревается написать в своей колонке.
– О чарах, – был ответ.
Краткий и таинственный.
О чарах вообще, как таковых? О чарах, ответил он, которыми обволакивают нас фрагменты книг и картин, которые мы не понимаем. Завтра он напишет о «Глубоком сне»[22]: например, о том эпизоде, где Лорэн Бэколл поет в какой-то лачуге – совершенно непонятно почему. Напишет и о том, что содержится в книгах и фильмах и не имеет ни малейшего смысла, потому что в них нет даже намека на связь с сюжетом.
В этот миг из дверей магазина вышла лучезарная Делия и пожелала узнать, над чем это мы смеемся. Поскольку мы даже не думали смеяться, то замялись, не зная, что ответить, и в нелепом хмуром молчании провели несколько нескончаемых секунд. Отчетливо слышалось журчание какого-то ближнего барселонского фонтана: звуки не очень мелодичные, плеск и стук.
– Мы говорили, Делия, что у тебя имя, как у сериала в стиле нуар, – на ходу сочинил Санчес.
Тогда она поинтересовалась, не Черная ли Делия[23] навела на нас на эту мысль, а я не нашел ничего лучше, чем, взглянув на Санчеса, сказать, что субботы и в самом деле ужасны. Сказал я это в попытке сделать еще шаг к сближению с ним или, вернее, с ними обоими. Но тотчас же понял, что дал маху, потому что не кто иной как Санчес сказал мне, что субботы ужасны, а сказал он так потому, что по субботам жена таскает его с собой за покупками. Я осекся и впал в легкое замешательство, и мне показалось, что объяснений Делия потребовала от меня, а не от мужа.
Чтобы сгладить впечатление от своей неловкости, я не нашел ничего лучше, чем, прикинувшись пламенным поклонником его творчества, спросить, в какое время года лучше всего пишется. «Летом», ответила Делия. «Лето – самое неподходящее время для работы, – ответил Санчес, – потому что постоянно хочется выйти на воздух, тогда как с октября по февраль сидишь взаперти, и это просто идеально для высвобождения умственной энергии».
Сохраняя вид невежды, – не без злорадства, признаюсь, потому что мне нравится прикидываться, будто читаю мало – я припомнил стих Малларме.
«Зима, пора надежд и светлого труда»[24].
В течение нескольких минут мы шли вверх по улице Кальвет, а куда – я не знал. Уже набравший силу раннеиюльский зной умерялся приятным ветерком, и, не боясь впасть в преувеличения, скажу, что утро было чудесное, хотя этот подъем в гору в компании супружеской пары, с которой мне прежде не приходилось прогуливаться,