Скоро пойдет снег. Джессика Ау

но только так можно было увидеть вещи в их естественном виде. В застекленных шкафах чинно стояли вазы, горшки и миски, а рядом обязательно располагались рукописные карточки со временем рождения того или иного экспоната и еще какие-то слова, которые я уже не могла разобрать. Изделия выглядели грубовато, одни тоньше, другие толще, но зато сразу становилось понятно, что это ручная работа. После обжига их покрывали глазурью и раскрашивали вручную. Наверное, никто не предполагал, что миска, из которой ели, или кувшин, из которого пили, однажды станет предметом искусства. Я переходила из зала в зал, фотографируя то голубую тарелку с белыми цветами, наверное лотосами, то грязно-коричневую чашу, внутренние стенки которой неожиданно оказывались цвета яичной скорлупы. Какое-то время я еще чувствовала, что мама дисциплинированно держится позади меня, останавливалась вместе со мной, но потом вдруг обнаружила, что больше ее не вижу. Я немножко подождала в последнем зале первого этажа, не высмотрела ее и направилась наверх. По дороге мне попалась комната, где ширмы не закрывали окна; за стеклом открывался садик с камнями и багрянолистыми кленами.

      На втором этаже длинный зал завешивали расписные ткани. По замыслу устроителей их можно было окинуть сразу единым взглядом или рассматривать каждую роспись отдельно. Здесь вперемежку выставлялись маленькие работы и огромные, стекавшие с потолка, словно замерзшая вода, до самого пола. Невозможно было представить, чтобы такое могли носить на себе или вешать где-нибудь еще, кроме этого большого специального зала. Роспись казалась одновременно и примитивной, и прекрасной, как в сказке. Полупрозрачные краски наслаивались и рождали новые. Так бывает, когда в детстве смотришь на небо сквозь сплошную завесу листьев. Полотнища рождали ощущение чего-то прекрасного и правдивого, давно забытого теперь, на что можно лишь смотреть, но к реальной жизни они больше не имеют отношения. Я была одновременно очарована красотой и опечалена этим смутным ощущением. Я еще походила по залам, надеясь встретить маму, но так и не нашла ее. Обнаружилась она уже снаружи, на каменной скамье рядом со стойкой, где мы оставили зонтики.

      Я спросила, удалось ли ей посмотреть ткани, и она сказала, что посмотрела немного, но потом устала и решила подождать меня здесь.

      Мне хотелось поговорить о том, что я видела в зале на втором этаже, и о тех чувствах, которые вызвала во мне экспозиция. По правде, мне и самой казались немного странными мысли, посетившие меня.

      Я хотела поделиться мыслью о том, что когда-то на свете жили люди, смотревшие на мир – на листья, деревья, реки, траву – и видевшие в этом странную красоту, а потом еще и нашедшие возможность проникнуть в суть увиденного и передать эту суть красками на ткани. Но почему-то я не стала говорить об этом и рассказала о той комнате, за окном которой лежал маленький сад камней, специально устроенный так, чтобы можно было сесть на подоконник и долго-долго смотреть на камни, деревья или на небо. Я сказала,