А при Иване за столом Фёдор продолжил: «Даже если ты, Иван Сергеич, допустим, часть секретной операции по проверке, скажем, психологической устойчивости наших душ при нашей райской жизни, то мы тебя не выдадим. Ты не диверсант и не иностранный шпион – за каким лешим тогда одевать тебя в зимнее для такой работы? „Не знаем, не видели“, „с Дона выдачи нет“ – лучший вариант и здесь. А сообщим – вдруг повернут выдачу таким боком, что сами все пожалеем: кто их, эти секретные органы, знает? Тебя, наверняка, по головке не погладят, что тебя разоблачили простые люди, правильно? Нас тоже, может, пожурят несладко, что что ж это вы не приветили, как подобает, бойца с фронта, хоть и необычного, а к телефонам кинулись?» Все согласно и молча кивали. «Спешить некуда. Солдат – не шпион. Если и помешался странно – не страшно: на людей ведь не бросается. А оружие пока припрятать основательней надо будет, от греха подальше», – это Фёдор успокаивал уже себя самого.
[ОХОТНОЕ, 12.04.1961, 14:08]
Но соседушка Игорёк, любитель розыгрышей и сплетен, не заморачиваясь долго чувствами, ни своими, ни других, под шумок сбежал. Вроде как за добавкой к самогону пошёл в магазин и народ поздравить. А сам позвонил по телефону из магазина в милицию. Пошутил пьяненький незадачливый мужичок в радости от полёта Гагарина, что в Охотном объявился космонавт, и что у этого человека не всё в порядке с головой: «Бредит, что он из 1942 года, с фронта, наверно повредился в полёте? А, можа, он шпион, чтобы сеять смуту в праздник народа? Даже переодет в военное зимнее, вроде как от космического холода. Не опасен такой человек людям?» Но волновался дядя больше за себя, любимого, хотя кумекал про себя дюже даже разумно: «Если время начало трескаться и пошло по швам, надо ж срочно разбираться, а то, точно, это чокнутое время ещё и в рай забросит не дай бог». Не хочется человеку весной и с рюмочкой – и прямиком в рай, когда и на земле хорошо,