За чертой. Роман Волокитин

закидывали в рот горстями. Рыжая запустила палец в черную, омерзительную на вид банку, потом засунула его в рот и натерла десны смолянистым экстрактом. Ограничившись пойлом, в котором тоже наверняка были наркотики, я танцевал как в последний раз. Время текло то медленно, словно замедленная сцена в фильме, то ускорялось так, что я совершенно забывал, как прошел, а вернее сказать, протанцевал последние пятьдесят или сто метров. Запахи воспринимались каждый в отдельности, тела, волосы, чья-то промежность, влажная почва и нагретый буйством человеческих туш воздух. Кружилась голова, но хотелось двигаться и крутиться, прыгать, словно заведенному, чтобы потом стоять столбом, пока вокруг мелькают размалеванные язычники… я мог рассмотреть капли опустившегося тумана, медленно вдохнуть его, пока кокон из липкого воздуха обволакивал кожу. Перед входом в храм я оказался голым до пояса, с повязанной на бедрах курткой, измазанный красками кислотно-ярких оттенков, как и все, взмокший от судорожных танцев, будто бы свободный и, возможно, даже счастливый. Мой рот был набит жуками, а сердце лопалось от переполнявшей его эйфории.

      Витражи в высоких окнах храма, казавшиеся поначалу черными, внутри, в свете восходящей луны, зажглись невероятно насыщенными красками, первенство среди которых возымели различные оттенки фиолетового. Ввысь уходили закрученные в спираль колонны, подпиравшие диковинные, волнообразные своды, четыре ширококрылых ангела из серо-коричневого камня окружили пирамиду, напоминавшую уменьшенную копию древних мезоамериканских построек. Пирамида возвышалась в центре храма, на ее вершине была установлена огромная серебряная чаша, в которой, как в джакузи какого-нибудь мажора с верхов, могли бы запросто уместиться несколько человек. Статуи ангелов безразлично озирали толпу лишенными зрачков глазами. Чашу опоясывал барабанный круг – нагромождение деревянных, обтянутых звериной кожей инструментов, сотрясавшихся от ударов тяжелых палок с круглыми головками, напоминавших скорее первобытные орудия труда, нежели музыкальные инструменты. В руках многочисленных музыкантов эти архаичные инструменты производили на свет грубое, запутанное, подчинявшееся скрытым закономерностям звучание многочисленных, переплетавшихся между собой ритмов. Из разрозненного, шумного хаоса вдруг выстраивались стройные марши, они нарастали и крепли, чтобы потом рассыпа́ться вновь и вновь. Как и всё в любом из известных мне миров, они рождались для того, чтобы в итоге навечно сгинуть. Не знающие отдыха мужчины и женщины в тонких льняных платьях со свободными руками рождали потрясающую, магическую музыку, которую хотелось схватить, остановить, раствориться в ней, лишь бы только подлое время не заставляло её заканчиваться. Но потом появлялся, мужал и достигал апогея новый гипнотический ритм, и новая волна восторга накрывала меня с головой. Шеи музыкантов украшали тяжелые ожерелья из цветных камней, звериных зубов, перьев и ракушек. На края огромной чаши опиралось несколько деревянных лестниц. Крепкий, бородатый, длинноволосый мужчина, лицо которого