Когда он стоял у двери мадам Оленска, основным чувством, которое он испытывал, было любопытство. Его озадачивал тон, каким было сделано это приглашение, и, теряясь в догадках, он в конце концов пришел к выводу, что женщина эта не так проста, как кажется.
Дверь ему открыла смуглая, иностранного вида горничная, с высокой грудью, округлости которой четко выделялись под ярким шейным платком. Девушку эту он почему-то посчитал сицилийкой. Она приветствовала его белозубой улыбкой, в ответ на его расспросы покачала головой с видом полного непонимания и по узкому коридору провела в освещенную лишь светом камина гостиную с низким потолком. Комната была пуста, и горничная оставила его там в течение довольно продолжительного времени, заставляя гадать, ушла ли она, чтобы вызвать хозяйку, или просто не поняв, кто он и зачем пришел, впрочем, может быть, она ушла, чтобы узнать, который час, потому что единственные часы, которые ему попались на глаза, стояли. Он знал, что южные народы хорошо общаются при помощи жестов, и был уязвлен тем, что пожатия плечами и улыбки горничной оказались так невыразительны и мало что ему говорили. Наконец девушка вернулась с лампой в руках, а когда Арчер все-таки смог кое-как слепить фразу на языке Данте и Петрарки, в ответ он услышал: «La signora e fuori; ma verra subito», что, по его мнению, означало: «Синьора вышла, но скоро увидишь »[25].
Между тем пока что с помощью лампы он мог видеть только исполненный какого-то печального очарования сумрак комнаты, не похожей ни на одну другую из тех, что он знал. Ему было известно, что графине Оленска удалось привезти и кое-что из принадлежавших ей вещей. «Остатки кораблекрушения», как она их назвала. К ним, по-видимому, принадлежали эти небольшие, темного дерева столики, изящная греческая фигурка из бронзы на каминной полке и прикрывавший выцветшие обои алый дамаст, служивший фоном паре-другой картин в старых рамах. Живопись их походила на итальянскую.
Ньюленд Арчер гордился своим знанием итальянского искусства. С детских лет воспитанный Рёскином, он был знаком с новинками книг по искусству; прочел Джона Аддингтона Симондса, «Эйфорион» Вернона Ли, сборник П. – Дж. Хамертона и замечательную новую работу «Ренессанс» Уолтера Пейтера [26].
Он с легкостью мог рассуждать о Боттичелли, снисходительно относился к Фра Анжелико. Но картины, которые он увидел в этой гостиной, его смутили тем, что были совершенно не похожи на живопись, которой он привык любоваться (и потому искал возможности видеть), путешествуя по Италии; а может быть, его способности восприятия мешала теперь странность ситуации – что его, по-видимому, никто не ждал. Он досадовал, что не рассказал Мэй о приглашении графини Оленска ее посетить, и немножко нервничал при мысли, что его суженой могло прийти в голову навестить кузину. Что подумает она, если застанет его сидящим