Оставшуюся часть пути мы шли молча. Я пытался логически разобраться в том, что случилось и понять, кому надо было совершать пакость с дырками в мембранах, и чего пакостник добился этим негуманным актом, но ни к какому разумному выводу так и не пришел. Выходило, что это было делом рук какого-то дебильного маньяка, который навредил без всякой меркантильной цели.
Когда мы зашли во дворик кафе, то первое, что я увидел, было перекошенное от гнева лицо Валерия Петровича. Он стоял на мокром, еще не высохшем после поливки бетонном полу, подбоченив руки, и смотрел на нас с Мариной затуманенными глазами.
– Наконец-то! – едва разжимая зубы, процедил он. – Босс, собственной персоной! Хозяин! Так сказать, генеральный президент нашей вшивой гостиницы! Новый русский крымско-украинской закваски, черт вас всех подери!
Я успел привыкнуть к хамоватой манере разговора Валерия Петровича и, не проявляя никакого интереса к потоку плоского остроумия, прошел мимо, даже не удостоив постояльца взглядом. Сашка суетился за стойкой, делая массу беспорядочных движений, и с испугом поглядывал на меня из-под выцветших белесых бровей.
– Где Анна? – негромко спросил я, опираясь на стойку.
– Утром куда-то ушла. На море, может… До сих пор не было… Я не видел ее.
– А что с этим? – Я кивнул в сторону Валерия Петровича.
– Обокрали… два номера, – с трудом ворочая языком, произнес Сашка. – Его и еще один, напротив.
Мне показалось, что он заработает грыжу, если попытается поднять на меня глаза.
4
Валерий Петрович поселился у меня дней десять назад. Оформлял его Сашка, определив в самый дорогой двухкомнатный номер. Я в то утро сжигал нервы после очередной ссоры с Анной, гоняя по феодосийскому шоссе, как ненормальный, на своем "опеле сенаторе", стараясь выветрить из головы грустные мысли. В километрах тридцати от Судака у меня закончился бензин, как, собственно, и дурь, и я, бросив машину, вернулся домой на попутке.
– Люкс заняли, – сказал Сашка с плохо замаскированным восторгом, ожидая похвалы.
Я громыхнул дверью калитки, кинул в ладонь официанту связку ключей от машины и жестко сказал:
– Перед Щебетовкой у ларька валяется мой "опель". Заправишь бензином и пригонишь.
– Понял, – упавшим голосом ответил Сашка, глядя на ключи, как на скупые чаевые.
– И сними свои дурацкие очки. Официант должен смотреть на клиентов открытыми и честными глазами.
И за что на парня набросился? – тотчас подумал я, поднимаясь по лестнице наверх. За инициативу поощрять надо, а не наказывать. Что-то совсем я плох стал. Старею, наверное.
У дверей кабинета, за журнальным столиком, сидел немолодой мужчина. Он без интереса листал старый номер "Огонька". Несмотря на жару, он был в костюме, белой рубашке, и его строгий деловой "прикид" был нарушен лишь ослабленным галстуком. Залысина подчеркивала высокий лоб, гладкий и блестящий, как у юноши. Крепкий, подвижный, он производил впечатление перезревшего донжуана, который никак не желает смириться