Весь этот дом был точным отражением его хозяина – Бартоломео. Просторный, с деревянными рамами, грузный, вросший в землю, словно пустивший живые корни. Выбеленные стены и синяя потертая входная дверь, которая прикрывалась лишь на ночь. Очаг на первом этаже занимал добрую половину стены и зажигался даже летом. Все в этом доме было похоже на пожилое бронзовое лицо Бартоломео, словно вылепленное из дрожжевого теста, с мягкими глубокими морщинами. Лео вдыхал запах нагретого солнцем дерева и прислушивался к глухому скрипу ступенек.
Комната с простым убранством понравилась ему. Шкаф для одежды, маленький письменный стол у окна были срублены из того же дерева, что и лестница. На полу лежала чистая циновка в разноцветную полоску. Лео не решился пройти в комнату в пыльных ботинках. Сняв их, оставил за порогом, с наслаждением ступая босыми ногами по жесткой циновке. Люсия довольно хмыкнула. Пристально взглянув еще раз на Лео, она вышла из комнаты, закрыв дверь.
Лео, кинув рюкзак с вещами на пол, плюхнулся на широкую кровать с тонкой москитной сеткой. Он смотрел в деревянный потолок и сам не заметил, как скоро уснул.
Очнулся, когда пошевелил во сне затекшей рукой, и она заколола тысячью крошечных кинжалов. В окно заглядывала полная луна. Внизу слышался звон посуды. Видимо, Бартоломео, как обычно в Испании, предпочитал поздний ужин.
Переодевшись в белую рубашку и легкие шорты, Лео спустился вниз. У стола хлопотала Люсия. Бартоломео молча курил сигару, сизый дым от которой поднимался к потолку, принимая причудливую форму располневшей змеи.
Лео показалось, что он попал на другую планету. Он покашлял.
– Вы как раз к ужину, Лео, садитесь за стол, – Люсия поставила перед ним тарелку с дымящейся похлебкой. Яркий помидорный цвет и густой запах паприки щекотали ноздри.
Лео благодарно кивнул и принялся за еду, не удержавшись от восторженного возгласа.
– Я говорил, что она вкусно готовит. Хоть мать ее и ушла, когда ей не было и года, дар передался, – подал голос Бартоломео.
– Да, очень вкусно, – вежливо подтвердил Лео.
Свет замигал беспорядочными всполохами и погас. Люсия зажгла свечи. Очаг отбрасывал длинные тени и потрескивал толстыми поленьями.
– У нас часто отключается электричество, – извиняющимся тоном сказала Люсия.
– Я видел, как моя жена все больше походила на трость, делалась все тоньше и тоньше, высохла совсем… и девочка моя Люсия похудела, словно тоненькая ржавая веточка. Через несколько месяцев у них обеих уже были не лица, а маски с оливковым отливом… Мы много страдали в то время: семья, соседи, люди в деревне. Люди видели ее и не переставали говорить: «Эй, она совсем не прибавляет в весе, кормите своего ребенка, твой ребенок тощ, твоя женщина утратила блеск. Посмотри, что ты с ней делаешь, не может быть такого, чтобы ты не кормил свою жену и дочь…» И они были правы: Люсия скорее походила на мертвого поросенка[2], чем на младенца. Люди плохо думали обо мне, – Бартоломео вздохнул.
Люсия