Такие же. Они лгали и крали, насиловали и убивали. Просто крали не мобильные телефоны, а красивые сосуды, убивали не дочерей мэров, а сыновей фараонов. Но было то, что всегда будет отличать их эпоху от всех других. Ослепительная величественность. Сфинкс чувствовал её в каждом фрагменте опубликованных находок, в каждом иероглифе надписей, в каждом образе мифологии. Недосягаемое величие. Золотая эпоха. Божественный период истории. Сфинкса не интересовали греки или римляне. Все они были муравьями у подножий тронов фараонов, пылью на крышках богатейших гробниц, плагиаторами и ворами.
Иногда его убивало то, что древнеегипетская культура становится пошлой разменной монетой культуры популярной, модной, упрощённой до невозможности. Что в фильмах оживают мумии, сине-золотой немес почему-то носят все подряд, хотя это царский головной убор, а полуграмотные искатели приключений сходу читают загадочные иероглифы. Что выставки с дешёвыми копиями и подделками преподносятся публике как что-то сверхзагадочное. В одной детской книге он не обнаружил ни одного соответствия букв транслитерации иероглифам. Они там что, совсем идиоты?
Но нет, идиотом считался Сфинкс.
Иногда ему так хотелось доказать всем обратное. Но он понимал, что это невозможно.
Невозможно доказать что-то людям, бросившим тебя умирать.
18
Стены старой пятиэтажки были настолько тонкими, что Нора слышала не только шум пылесоса, звуки телевизора и громкий смех, когда к соседям приходили гости, – она слышала гораздо больше. Лёжа на кровати, вписанной в угол между двумя стенами, особенно ближе к ночи, когда и без того довольно тихая Локса совсем замирала, словно выключаясь из мира, Нора слышала каждое их слово.
Каждое слово каждой ссоры Олафа и Марты.
Почему-то они особенно любили выяснять отношения поздними вечерами, словно отдохнув и постепенно переключившись с работы на дом, каждый раз заново открывали друг на друга глаза. Ссоры случались несколько раз в неделю, наверное, как и у всех остальных пар, но остальные пары не жили через тонкую стенку от Нориной кровати. Иногда какой-нибудь особенно громкий возглас или хлопанье дверью буквально вырывало Нору из сна, и тогда ей хотелось придушить чёртову Марту, почти всегда начинавшую конфликт. По крайней мере, Норе казалось именно так – ведь Олаф, довольно мягкий и весьма интеллигентный на вид, в её понимании просто не был способен на провокации. Относительное спокойствие наступало, когда Марта, психанув, собирала жёлтый чемодан на колёсиках (Нора видела его несколько раз), топала ранним утром на автовокзал и уезжала в Таллинн. Родственников у Марты не было, поэтому она снимала недорогой номер в отеле. Каждый раз она говорила, что у неё больше нет сил всё это терпеть и что она уже не вернётся к Олафу. Во всяком случае, каждый раз, когда Нора была застенковым свидетелем очередного ухода. Но Марта всегда возвращалась, остыв и отдохнув от мужа, помучив его