Палатки были поставлены, в центре поляны затрещал накормленный хворостом костёр, девицы (не знаю как их и назвать в этом повествовании – девочки или девушки) потрошили рюкзаки, раскладывая вытащенные на Божий свет продукты по рангам и дням жизни. Первый день экспедиции должен был закончиться овсяной кашей, последний – начаться с изюма в сгущёнке. Вечерняя заря коротко по-осеннему осветила нашу стоянку, и на мир упал плотный окрашенный в синее первый сумрак. Я из любопытства пробрался через укреплённые кустами короткие кривые деревья и, миновав узкий пустырь, вышел вдруг к церкви.
Церковь совсем не походила на утончённый образ, нарисованный рассказами Геры и участниками экспедиции прошлых годов. Это оказался громадный амбар с истлевшими углами сруба и исполинскими воротами на северной и южной сторонах. Мощные кованые петли словно вырастали из такой же великанской окосячки сруба, а снятые с них воротины были уронены наружу таким образом, чтобы своими толстенными плахами образовывать пологие подъемы с земли на сложенный из старинного кирпича фундамент с южной стороны и с фундамента на землю на севере строения. Вокруг церкви с неровным рёвом, то тормозя с короткими пробуксовками, а то резко набирая ход, курсировали на мотоциклах четыре подростка с русыми волосами в клетчатых рубахах и в войлочных тапочках. По крайней мере, один из них был в рубахе, а один в тапочках. Мотоциклисты словно сытые волки перерыкивались друг с другом, коротко вращая правые (газовые) ручки на руле, затем срывались с места и лихо, как в цирковой круг, въезжали в церковь по северным воротинам, чтобы тут же, подобно китайским шарам из центрифуги, вылететь через южный проём, кажется, даже с ускорением. Затем, уже ночью, лёжа посередине двускатной армейской палатки, собранной таким образом, что мне приходилось обнимать стоящий по центру подпорный металлический столб (я был третьим жильцом и мне, пока я бродил, досталось именно это место), перед тем как закрыть глаза, сквозь сытое беспамятство я как будто видел их лихие профили, будто вырезанные из бумаги тени на фоне тёмно-синего, светящегося фосфорным холодным оттенком, неба.
Проснулся я оттого, что тот самый центральный столб, который я обнимал (а он представлял из себя тонкую алюминиевую палку) стал обжигать холодом, и через него, как будто через волшебный путепровод, медленно, но неуклонно вытекло из тела всё, что могло его согреть. Зубы стали стучать, словно кастаньеты, руки не хотели разомкнуть проклятую железяку. Не знамо как, я дождался, наконец, утра, при этом не сомкнув больше глаз ни на минуту.
Решив, что утро таки наступило, я выбрался из палатки в промозглый светлый туман. Костёр погас, и от его углей низко стелился и тут же растворялся в окружающем киселе сизый дым. Палатки стояли