– Дай-то Бог. Всё-таки рекомендую вам опасаться следующего четверга. Вам грозит этот день гибелью. Попытайтесь избежать её…
Все это гадалка говорит, вернув себе тон бесстрастной прорицательницы, читающей в книге судьбы. Акцент её, который одолевает она с усилием, помогает ей в этом.
– А сегодня уж вторник на исходе. Каламбур-с получается, это что ж, вы мне всего два дня жизни отпускаете? Нехорошо с вашей стороны, Александра Филипповна, – пытается сохранить бодрость духа Чертов, но настроение у компании уже, конечно, не то.
Желающих гадать больше нет.
Молодые люди уходят от питерской ведьмы в смущении.
Запирая за ними дверь, лишь цинический Якоб отвешивает шуточку:
– Вы бы, господа, оставили мне по целковому, коли гадание исполнится, так помянуть будет на что…
Он хохочет. Однако это веселье его остается неразделённым. Даже и капитан Чертов не находится что сказать…
…Вновь из темноты выступит смеющийся июньский рассвет. Золотые косые столбы утреннего света, пробившиеся сквозь узорные прорехи в кронах огромных парковых дерев. Ворох ромашек в руках румяного круглолицего лицеиста Дельвига…
Царское село. 6 июня 1816 года.
В саду Дельвиг и Павел Мансуров. Солнце еще только поднимается. Редко просвистит утренняя птаха. Дальние углы сада пропадают в утренней дымке. Трава и кусты серебрятся росой. Золотой утренний свет решетит тяжёлую листву дерев.
Дельвиг уже весь промок от росы. Он напал на заросли ромашек и собирает их в большой букет.
– Может быть довольно уже. Итак уже целый сноп получился, – говорит Мансуров.
– Довольно, довольно. Вот как бы росу не всю растрясти. Сейчас мы его окропим божьей водицей. Есть такая примета – росой окатиться – от тоски оградиться…
– Ну, знаешь, спит, и не чует, что ему уже семнадцать стукнуло. Главное, не перепутать, где его окно…
Считают окна. Почти все окна отворены. У Пушкина тоже. Дельвиг, подставив камень, осклизываясь и возясь, осторожно, чтобы не звякнуть-не брякнуть, с помощью Мансурова влезает на подоконник. Мансуров подаёт ему и букет. Дельвиг, приладившись, метнул ромашковый сноп. В глубине комнаты раздается вопль и появляется растрепанная кудрявая голова Пушкина в траве и ромашковых звездах. Вид его спросонья ошалелый. Он хватает Дельвига за рубаху и оба сваливаются в темноту спальни. Влезший на подоконник Мансуров видит, как Пушкин, отдуваясь и пыхтя, пытается удушить Дельвига подушкой. Дельвиг отчаянно сопротивляется, хохочет, задыхаясь и взвизгивая.
– Да погоди ты, Пушкин. Дай объяснить… Тут всё дело в росе…
– Вот именно… Все дело в росе, да в девичьей красе, – продолжает упорное своё занятие Пушкин.
Мансуров прыгает на барахтающихся в постели, не без труда разнимает их.
– С днём рождения тебя, Пушкин, – орёт Дельвиг.
Они целуются троекратно. Мансуров присоединяется.
– В самом деле, – бормочет Пушкин. – Дайте сообразить…