Первоисточник пожал плечами: казалось, высказанная Мироном идея нисколько его не удивила.
– Я уже думал об этом. Возможно, в этот самый момент кто-то пишет историю обо мне.
– Историю о писателе-неудачнике, который не может придумать финал для жалкого рассказа, – с презрением в голосе подытожил Мирон, не без удовольствия отметив, как по лицу Первоисточника пробежала тень недовольства и раздражения.
– Это действительно так, – с поникшим видом ответил он. – Я многократно переписывал историю. Менял тебе имя, внешность, характер – в тщетной надежде, что смогу сдвинуть сюжет с мертвой точки. Десятки раз ты пробирался по тому тоннелю, спасаясь от скрэков, но я так и не смог придумать достойный финал. Я обрывал повествование и начинал с начала. Я бы и сейчас мог все бросить, но это приведет их в ярость: никто не любит читать истории, у которых нет конца.
Мирон устало прикрыл глаза и тихо спросил:
– Зачем?
– Что – «зачем»? – удивился Первоисточник.
– Зачем я ползу по тоннелю? Зачем я хочу выбраться из дома? Зачем убегаю от скрэков? Для чего все это?!
Мирон с изумлением отметил, как его, казалось бы, простые и очевидные вопросы неожиданно поставили писателя в тупик. Первоисточник растерянно коснулся рукой подбородка, и взгляд его затуманился, будто в голове проносились сотни мыслей.
– И правда – зачем? – вслух удивился он. – Я до сих пор не понимаю твоей цели.
– Ты действительно хреновый писака, – усмехнулся Мирон. – Заставляешь бесконечно преодолевать бессмысленные испытания, но даже не знаешь, почему я это делаю.
Он опустил взгляд на листы, которые по-прежнему держал в руке. Мирон вдруг понял, что так и не узнал, чем заканчивается вырезанная сцена с участием девушки. Первоисточник сказал, что его «второстепенная героиня» спряталась в подвале от скрэков, но что было дальше?
Мирон перевернул страницу и выхватил взглядом последний абзац. Сердце отчаянно пыталось вырваться из грудной клетки, когда он читал строки, рожденные лихорадочным воображением обезумевшего графомана:
«Девушка дрожала от страха в тщетной надежде, что темнота подвала убережет ее от скрэков. В тот самый момент, когда тишина достигла предельного пика и стала особенно невыносимой, раздался громкий стрекот, и мрак вдруг обрел форму огромного монстра, все это время незаметно подбиравшегося к жертве. Она истошно закричала, и этот отчаянный вопль стал сигналом к атаке: чудовище пригвоздило девушку к полу, разодрав клешнями кожу на руках и ногах, и нависло над ней, намереваясь впиться в шею широко расставленными мандибулами с острыми зубцами…»
На этом текст обрывался: должно быть, Первоисточник так и не решил, стоит ли ему окончательно разделаться с девушкой или нет. Когда Мирон, стараясь справиться с дрожью в руках, поднял взгляд на писателя, тот смотрел на него с безумной улыбкой на лице, которое теперь