как от шальных ворон.
Вроде живём по вере,
совесть блюдём и честь.
Мы же не очень звери,
в нас и другое есть.
Праведное, святое,
ангельскому под стать.
Махонькое такое.
Выпорхнет – не поймать.
Полустанок
Смеркается. Сыро и зябко.
Крест-накрест обвита платком,
в тужурке оранжевой бабка
из будки выходит с флажком.
Состав прогрохочет. И снова
на сто километров – одна.
Заварит чайку травяного
в консервной жестянке она.
И цедит с тоской отрешённой.
И шепчет: «Господь сохрани…»
И – словно пустые вагоны –
за окнами тянутся дни.
«Заросла душа быльём…»
Заросла душа быльём,
что дремучий скит.
Третий глаз во лбу твоём
беспробудно спит.
Не кляни от жизни злой
этот белый свет.
Между небом и землёй
расстоянья нет.
Между горним и земным
только Божий дух,
лёгкий пар, летучий дым,
невесомый пух…
«Ещё ютится в теле дух…»
Ещё ютится в теле дух.
Не выдохся. Живёт.
Вот доживём до белых мух,
а дальше – как пойдёт.
Насущный хлеб свой днесь жуём.
Едим свой горький мёд.
Вот до капели доживём,
а там – как Бог пошлёт.
Пусть мир безжалостен и груб,
не нам судиться с ним.
Вот доживём до судных труб,
а дальше – поглядим.
«Между тобой и мной…»
Татьяне
Между тобой и мной
нет расстоянья.
Ближе, чем я и ты,
только лишь ты и я.
Ты снизошла с небес
как воздаянье
в оторопь моего
скудного бытия.
Тёмная высь поёт
ангелов голосами.
Не чересчур ли жизнь
милостива со мной?
Чем расплачусь теперь
я с небесами?
Кровью своей? Душой?
Жизнью самой?
Я бы сказал тебе,
что без тебя сдохну,
если б имела смысл
слов шелуха,
если бы из груди
не уходил воздух,
если бы не пере…
хватывало дыха…
«Какая б жизнь ни приключилась…»
Какая б жизнь ни приключилась,
с концом счастливым или без,
мы примем всё как Божью милость,
как воздаяние небес.
И всё равно мы будем вместе,
деля и жизнь, и смерть свою.
Я буду ждать на том же месте,
под тем же деревом в Раю.
Предтеча
Ранится о плоть
хрупкая душа.
Смерть не побороть,
если жить греша.
Если в сердце свет –
не пугайся ран.
Тяжесть лет и бед
смоет Иордан.
Всё –