– Чему улыбаешься? – Зарубин не сразу сообразил, что голос Кудрявцева обращен именно к нему. – Тебе все понятно? Вопросов не имеешь?
Мотька замотал головой. Все его вопросы растаяли, как только в глазах возникла Ревмира, манящая и таинственная.
– Тогда у меня к тебе вопрос имеется, – не унимался Кудрявцев. – Чего в комсомол заявление не подаешь? Сам ведь слышал, что товарищ Осипов сказал.
– Так он… это… – замялся Матвей, – только сейчас сказал.
– Не важно! – рубанул рукой Женька. – Сказал и точка! И вообще, Зарубин, ты после дня рождения сам не свой ходишь.
– Это его не день рождения, а картина музейная доконала, – язвительно растянул рот в улыбке Хотиненко.
– Да пошел ты! – взбрыкнул Мотя и добавил, куда именно, в более крепких выражениях.
– Леха, а ты чего сам? – переключил на Хотиненко свое внимание Кудрявцев.
– Чего сам? – не понял Лешка. – Я в музее со всеми побывал. Так сказать, культурный уровень повысил, и все, баста, пора на работу.
– Не про то спрашиваю, – Женька махнул рукой в сторону. – Когда заявление в комсомол напишешь?
– И напишу! – неожиданно громко заявил Хотиненко. – Вот хоть завтра напишу, чтобы меня прямо на трассе приняли!
– Ладно, ребята, пошли ужинать. Вы там оставьте мне порцию, я пока Осипова разыщу. Надо же разобраться, кто нами руководить на прокладке линии будет, – подытожил Кузнецов и обвел бригаду взглядом. – А кто-нить вообще знает, как линию электропередач строить? Есть хоть один электрик?
Ответом было молчаливое сопение поднимающихся на ноги и отряхивающих штаны от глинистой земли ребят.
Матвей в общей толпе пошел в лагерь. Ребята уже свыклись с новостью о работе на трассе и без выходных, пришли в себя, и со всех сторон зазвучали обычные для возвращения домой шутки. Зарубин поймал себя на мысли, что назвал домом лагерь, брезентовую палатку… Дом – какое же это емкое слово. Матвей вздохнул и посмотрел на разгоряченные от смеха и улыбок лица ребят. Ведь у каждого из них, Лешка не в счет, был, да и есть, настоящий дом: родители, ну или хотя бы мать, братья, сестры… А у него, Мотьки, ничего такого никогда в жизни не было, сколько он себя помнит. Даже маму свою представить не может, только видит расползающееся от слез в глазах цветное пятно оседающего вниз окровавленного тела. Да еще стоящую рядом фигуру страшного человека в шинели с красной от крови шашкой в руке. От него исходит нестерпимый ужас и догоняет, окутывает со всех сторон…
– Матюха, ты чего опять? Прямо сам не свой после музея! Чего стонешь? – Хотиненко дотронулся до руки Матвея. – Брось! Нашел по ком сохнуть, по картинке на стене.
– Я… маму вспомнил… – тихо