– Кайфово! А мне Милка хотела недавно за полтиник такое фуфло втюхать. Мульки не фирменные и зиппер пластмассовый!
Леха совсем не думал о «законах». Просто его развлекала беседа. Сколько можно слушать разговоры про усилители!
…ему нравилась сероглазая танцовщица…
Губастый трубач продул мунштук, поправил микрофонную стойку и сказал:
– Если хочешь получить, то сразу попроси, а то после танцев и нам накостыляют.
– Что же, теперь и поговорить нельзя? – возмутился Леха.
– Слышь, парень, я по танцам десять лет играю. Видишь, как рыжий на тебя смотрит?
Леха включил усилитель, подстроил первую струну и подумал, что надо заменить колки. Он глянул в зал, в котором было пыльно, потно и почему-то дымно, хотя никто не курил. Сероглазая танцовщица улыбалась студенту. Словно ошалевшие светофоры, по стенам мигали фонари подсветки. Кто стоял, кто сидел, все ждали.
– Да пошли они знаешь куда?!
Трубач взял трубу и подошел к микрофону.
– Я тебя предупредил, – сказал он.
Барабанщик дал счет.
– О, Сюзи Кью! – истошно запел Леха Ставицкий. – Бэби, ай лав ю!
В зале завизжали и бросились истязать пол, привычно стонавший и прогибавшийся.
Сероглазая танцовщица аккуратно подергивалась рядом со сценой, покачивая бедрами, сферические очертания которых угадывались под черными брюками с вышитым на клеше цветком. Это был некий тюльпан, некая хризантема или георгин, этакий ручной работы костерок, пожар от которого метался в ночи клеша. Он давал надежду! Он полыхал лепестками, окружившими хворост тычинок и пестиков. На нем можно было сварить уху, сжечь Джордано Бруно, сгореть самому, говорить возле него про любовь и предаваться ей…
В зале появилась рыжая башка верзилы. Она парила над танцующими, словно игрушечное солнце из папье-маше с красными завитушками протуберанцев. Рыжесть его была противоестественна; рыжесть, предполагавшая простодушие, склонность к выпивке и, кажется, ирландскую кровь, не шла к его окаменевшему подбородку и косящим глазам. Хотя выпить он, по-видимому, любил.
Во втором антракте Леха продолжил задушевный разговор с сероглазой танцовщицей.
– А вы еще приедете? – спросила эта белокурая газель, этот ветерок весны, солнечный зайчик, выскальзывающий из горящей лужицы зеркальца. Так думал про нее Леха Ставицкий.
– Да, Люба! – отвечал он. – Мы еще приедем много раз, Люба, в замечательный ваш поселок, где дивны ландшафты…
– Где это ты успел наклюкаться? – хихикнула танцовщица.
– Из бокала любви! Из него я готов цистерну выпить!
– Ой! Только смотри, наши всегда к музыкантам привязываются.
Они говорили в антракте, и Леха не видел, как рыжий верзила стал обрастать