С ним судьба вдохнула в меня жизнь и мигом втянула её обратно, дала надежду и тут же её забрала, показав возможную картинку счастливого существования, чтобы повернуть её тыльной стороной верх. Дескать, нечего, тебе, Сонечка, расслабляться.
Помню, как держала Клима на руках, пока он играл прядью моих волос, наматывая на маленький кулачок, улыбаясь, смотрел на меня, будто я – самое прекрасное создание на Земле.
Кто бы мог подумать, что у меня, такой грязной и испорченной, получится нечто настолько совершенное и правильное? Я сидела на кровати и ревела белугой от того, что в моей груди разрывались атомные взрывы, и не могла понять, что это за чувства и как мне с ними справиться. Я задыхалась от них, от своей любви и страха. Я была слишком юной, слишком молодой, слишком глупой, а мое сердце было слишком маленьким, чтобы вместить в себя все эти эмоции. С каждым вздохом моего сына мне становилось хуже и страшнее.
Что я, пустая и полая, могу вложить из своей глупой головы в его душу?
Анатолий видел это, видел мои метания и то, как я не могла подойти к ребенку.
– Ты же мать! – кричал он, встряхивая за мои худые плечи.
От нервов у меня не было лактации, есть я тоже не могла, наказывая себя за то, что я никчемная мать, и становилась с каждым днем все более тощей и дерганой. Я закрывала уши руками, лишь бы не слышать его плач, с которым не могла справиться.
К концу первого года брака сил у меня больше не оставалось, хотелось либо из окна выброситься, либо вены перерезать. Кажется, даже Франк это заметил, вечно погруженный в свои проблемы и разборки. У меня был какой-то совершенно безумный взгляд, будто он меня не в красивой квартире запер, о которой я раньше могла лишь мечтать, а в клетке держал. Даже, вот, игрушку дал, чтобы скучно не было. Тогда никто не знал о таких словах, как послеродовая депрессия, и мне казалось, что я осталась один на один со всеми своими фобиями и горячим желанием сдохнуть.
Не знаю, откуда у Франка возникла эта идея, но он отправил меня «отдыхать» в одну из специализированных клиник, где в меня засовывали горсти лекарств, и постепенно мне стало лучше. Конечно, нормальной матери из меня все равно бы не получилось, я была лишь красивой пустышкой, и единственное, что могла дать своему ребенку – это любовь и ласку, которых у него было вдоволь вплоть до того момента, пока мне не пришлось уйти.
От Самгина было не скрыться, как бы паршиво я себя ни вела все восемь лет нашего брака, он все равно прощал мои выходки и возвращал меня обратно. Не может быть такого, чтобы у его терпения не было границ, я проверяла и испытывала их день ото дня.
Ведь я говорила ему, предупреждала, что не получится у меня, а он не верил. Любила ли я сына? Да, почти безумно – настолько безумно, что отлично понимала ту простую, как день, истину, что ему будет лучше без меня.
Когда