И пусть эта смелость заемная, Эстиний оценил метаморфозу.
– Ваш долг – отказаться от навязанной лжи. Что это за ложь, что за темное искусство оплело ваши души. Вы отдали урожай, лучшую его часть, сами же поставили себя на грань голода.
Народ зароптал. Они не гневались на говорящего такое. Сами не стеснялись плеваться, когда сдавали трудом добытое.
– Вы кормите меня, осыпаете излишествами, – продолжал Эстиний. – В отличие от иных людей, происходящих из моего круга, моему телу без надобности подобное. Съеденное не останется на моих костях. И я говорю не о смерти, что сорвет жалкие обноски с костей моих. Я не обрасту жиром, пиво не затмит мой разум, и тысячи рубах не согреют меня!
Я могу говорить откровенно, ведь смертен, как вы все. Страха я лишился давно, еще до того, как приблудился у вашего порога. Еще до того, как с моих перстов сорвали злато и серебро, как лишил смарагдов и рубинов. Мой страх не мушка в янтаре, что я носил на шейном подвесе. Этот страх не скован моей плотью. Я вас призываю избавиться от страха. Отворить душу правде, ступить на путь просвещения.
Буду ли я вашим проводником или иной, покажет время. Все зависит от вас, – он вскинул руку, указывая на дверь. – Теперь идите. Обдумайте ответ. Сейчас вы не готовы его дать. Все – прочь!
Эстиний закончил речь, подтолкнул женщину к выходу с возвышения. Оставил ей в дар клочок смелости, доставшийся в награду за откровенность.
Хлесткий приказ священника заставил всех покинуть храм. Оказавшись в лапах замерзающего вечера, люди начали остужаться. Возбуждение спадало, сменяясь странным чувством. Они не находили ему названия, не могли сковать рамками понимания. Люди не расходились, перемешивались, обсуждая услышанное и зароненное в их души.
Эстиний закрыл дверь. Демонстративно ударил железным засовом. Пусть знают – сейчас не время.
– О чем таком ты говорил? – спросил Назгал.
Одинокий голос среди пустого храма. Назгала не беспокоило, что его услышат.
Эстиний повернулся, увидел сидящего голым задом на алтаре гостя. В иное время он бы отхлестал по щекам наглеца, а сейчас? Эстиний задумал о том, что видит и чего не видит. Ведь невозможно обратить взгляд в себя.
– Я подготавливал их, – вместо этого ответил он на вопрос.
– К чему?
– Не знаю, – пожал плечами священник. – А ты как думаешь?
– Ты их принес в жертву. Не сегодня, так завтра. Не знаю. Когда их начнут резать.
Для юноши он очень сообразительный, удивился Эстиний. Лицо старика на теле парня. То не мудрость отпечаталась на обветренной коже, а голод, холод, безволие. Полгода хорошего питания не избавили тело от жутких отметин.
– Возможно, – согласился Эстиний. – Зато я принес им подарок. Спасение.
– Уж скажи – проклятие.
– Так ты же проклят. При этом свободен. Разве нет?
Назгал свел руки на груди, почесывал подбородок. Речь священника его удивила, поразила. А тут еще такие слова. В них что-то есть. Ничего подобного Назгал не слыхал. Даже ведьмы