– Это было давно и неправда, – улыбнулась я, чмокнув брата в висок. – Проваливай, я работаю.
Завязав распахнутый халат, я подошла к двери, предварительно взглянув в глазок, но я знала, кто там.
Папенька сжимал огромный букет под мышкой и помахивал «киевским» тортом.
– Окся, не дуйся. Мне поговорить с тобой надо.
– Я никогда не дуюсь, пора бы уже запомнить, – открыла дверь и, выхватив торт, побежала в кухню. – Тоже мне, папочка.
– Я пришел … – он скинул дубленку на банкетку и прошел в кухню, приглаживая свою идеальную прическу.
– Аргумент. А лучше два, – села на подоконник и закурила, включив вытяжку.
– Ты опять? – сморщился отец, не желая даже смотреть на сигарету в моих руках.
– Пап, два аргумента, после которых я позволю тебе продать мою тачку, квартиру и бизнес. Промолчу и поеду туда, куда скажешь. Но мне нужна причина, желательно, очень веская, – отец побрякал кружками о каменную поверхность гарнитура, разорвал ленту, стягивающую картонную коробку с тортом, а потом отвернулся и молчал. Долго. Он будто подбирал слова, взвешивал то, что хотел сказать.
– А не будет аргументов, Оксана. Ты просто соберешь свои вещи и переедешь вместе со мной. Я уже говорил, что это не обсуждается. Ты моя дочь, и ты будешь рядом!
Глава 8
Мало что может сравниться с головокружительным ароматом салона нового авто. Вдыхала полной грудью, замирая на пару секунд, чтобы насладиться томной болью расправленной грудной клетки. Пальцы скользили по гладкой коже кресел, успокаивая встревоженную душу. Да какую, к черту, душу? Мой персональный адский огонь полыхает уже вторую неделю, рискуя спалить все напрочь. Меня корежит и выворачивает от ощущения использованности, опустошенности и собственной никчемности. Старалась лишний раз не поднимать глаза, чтобы не испепелять окружающих обжигающим гневом, предпочитала передвигаться, уткнувшись взглядом в уродливый, посыпанный безжалостной солью снег, игнорируя человеческие эмоции. От этих эмоций только вред… Только боль…
– Мы банкроты, Окся. У нас ничего нет! – шипел мой отец, наблюдая, как я громлю свою идеальную посуду в своей идеальной квартире.
– Меня это как должно касаться? – было жаль смотреть на лакированный пол, усыпанный дорогим фарфором, но руки беспрестанно дрожали от потребности разбить очередную вещь. Я била, крушила и уничтожала все самое лучшее в моей жизни: стирала ощущение уюта, защищенности, пробуждая тревогу, заснувшую всего на несколько лет. Щурилась, чтобы не видеть расплывающееся уродство хаоса, но именно в хаосе я находила успокоение. Только там, где не было системы, где не было порядка и мнимых человеческих условностей, я могла дышать.
Если бы не отец, я бы сползла по стенке, наслаждаясь касанием шелковых обоев, и разревелась так громко, что чуткая старушка с четвертого этажа непременно бы прибежала полюбопытствовать. Я отвлекалась, стараясь не вслушиваться в его «соловьиную песню» жалости, молясь