Захотелось вкусить того же и Ваське, а человеком он был бессовестным да лукавым, как и большинство толмачей, наслушавшихся всякой всячины. Проводив боярина, не удержался – вернулся в ту самую хижину, почитая, что робость тут неуместна, и льстя себя надеждой, что не прогонят и все останется в тайне.
Получив загадочное и странное известие от своих тайных посланцев о литовцах в ставке Мамая, Дмитрий Иванович призадумался. Он полагал, что отношения с Ордой урегулированы и темник намеревается добивать Тохтамыша, потому влез в литовские дела, но оказалось все совсем иначе: Мамай рядом, под боком с большой армией и у него в стане люди Ягайло…
Собрав богатые дары, московский князь призвал к себе опытного, не раз испытанного дипломата Захария Тютчева, приятеля Кочевина-Олешеньского, и велел:
– Повезешь Мамаю новгородский «черный бор»[33], но это так, для отвода глаз. Главное – проведай о его намерениях, ползай перед ним и его мурзами на карачках, целуй им туфли, лижи задницы. Да не жалей языка! От этого зависит судьба Москвы. Коли возможно избежать войны, заплатим «выход», какой потребует, даже такой, как при Узбеке…
– Все исполню, государь, не сомневайся, – заверил Захарий.
В разгар лета, когда зацвели липы, Тютчев переправился через Оку. Степные травы в человеческий рост шумели под ветром, несущимся от горизонта до горизонта, словно морские волны, но русским было не до этого приволья, не до этой красы и благодати – торопились. Вставали чуть свет и, горяча коней плетьми, продолжали путь, останавливаясь лишь для краткой трапезы или чтобы накормить и напоить коней. С наступлением темноты, выставив сторожей и подложив под головы седла, засыпали мертвецким сном под зловещим половецким небом, на котором порой вспыхивали зарницы – предвестницы беды.
Несколько раз путников останавливали степняки, лица которых ничего не выражали. Они так внезапно появлялись, что казалось, вырастали из земли на своих низкорослых лохматых лошадках. В те времена волка советовали остерегаться спереди, коня – сзади, а ордынцев – со всех сторон. Иногда в глазах кочевников мелькало презрение, но только на миг, а может, то только чудилось… Услышав, к кому направляются путники, их отпускали. Мамай имел такую силу, что хозяйничал в Причерноморской степи, как у себя в юрте, и мог дотянуться до горла любого здешнего обитателя – навлечь на себя его недовольство остерегались.
Благополучно добравшись до ставки, Тютчев объявил встретившему его мурзе в лисьей остроконечной шапке, что доставил часть серебра из московской дани, остальное подвезут позже. Указав русским место для стоянки, ордынец поспешил к своему господину, и тот принял Захария.
Коренастый, жилистый,